— Толковый вопрос, — сказал Мастрелла. — Мы разделим страну. Нью–йоркское семейство возьмет себе кинокомпанию «Парамаунт», детройцы будут вести дела с МГМ, семейство Новой Англии сможет продавать свою продукцию только «Коламбиа Пикчерс», Калифорния станет работать с кинокомпанией «XX век Фокс», а семейству Нового Орлеана достанется студия Уолта Диснея.

— Э–э-э! — воскликнул Карло Лонго из Нового Орлеана. — Студия Уолта Диснея не делает фильмов о мафии.

— Это уже твое дело, Лонго. Ты же можешь им предложить, и они вряд ли откажутся…

— Мне нравится этот план! — заявил Фанателли. — Ведь так оно и есть. Жена давно уже хочет, чтобы я написал свою историю. По ее мнению, она будет гораздо лучше любого прочтенного ею романа.

Мастрелла сказал:

— О’кэй, мы обо всем договорились и, уйдя отсюда, засядем за свои пишущие машинки. И чтоб не было никаких грязных рукописей — издателям нравится чистоплотность. И не воровать друг у друга сюжеты. Любой парень, который ухитрится стибрить чужой бандитский эпизод, автоматически станет кандидатом в «Клуб мертвецов»!

Недавно в Лондон прибыли картины, в которых заключалось огромное состояние. Картины, принадлежащие кисти Франсиско Гойи, были доставлены в целях безопасности в ящиках из‑под помидоров вместе с 37 ящиками со всамделишными помидорами.

На такую хитрость пришлось пойти из‑за частых краж произведений искусства. Требовались решительные меры, чтобы ввести в заблуждение грабителей, вносящих дьявольский беспорядок в мир искусства. Секрет этого плана так строго охранялся, что даже получатели замаскированного груза не знали, в каком виде он прибудет.

Безусловно, это очень удачная идея. Но она может вызвать массу недоразумений и в признаваемых законом художественных кругах. Предположим, что выставка абстрактного искусства в Ныо–Иорке ожидает прибытия картин из Гондураса. Приняты такие же строгие меры безопасности. Владелец выставки не знает даже имени художника. Известно лишь, что он является новым модернистом, работающим не кистью, а с помощью различных материалов.

Представим себе, что неизвестный груз для выставки упакован в ящики из‑под бананов. Однако случилось так, что ящики были перепутаны в порту и попали во фруктовый магазин «Эй энд Пи», тогда как бананы отправлены на выставку.

Когда ящики прибыли на выставку, их немедленно распаковали. Устроитель выставки бросил беглый взгляд на бананы, пожал плечами и приказал развешивать связки. На следующий день состоялось открытие выставки. Посетители приходили в восторг.

Художественный критик из журнала «Сплэш»[40] писал в своей рецензии: «Наконец‑то кто‑то выступил с новым смелым замыслом. Испольруя не что иное, как бананы, художник, который работает под именем Юнайтед Фрут[41], создал такую форму искусства, которая посрамила все школы неоабстракционизма. 'Его творчество полно чувства и настроения, теплоты и глубины, возвышенности, широкого размаха и красок. Великолепный желтый цвет смешан с трепетным коричневым. Мистер Фрут создал свои произведения с помощью формы, которую никто до него не использовал. Бананы висят в пространстве, заслоняя один другой, по все же абсолютно свободно, касаясь и в то же время не затрагивая друг друга. Они выглядят почти так же, как если бы росли на дереве».

Еще до того, как была напечатана эта рецензия, каждая связка была продана коллекционерам абстрактного искусства по неслыханным ценам. Владельца выставки била нервная дрожь. Он телеграфировал агенту в Гондурасе, чтобы тот закупил все работы художника.

Тем временем хозяин фирмы «Эй знд Пи» обнаружил, что вместо бананов ему попала «связка» картин.

— Возможно, они были посланы нам в виде обмена ярлыками, — сказал он своему приказчику. — Повесь их и посмотри, не заинтересуется ли ими кто‑нибудь из покупателей.

— Сколько спрашивать за них? — спросил приказчик.

Хозяин несколько мгновений изучающе смотрел на картины:

— Я бы сказал, что цепа им — один доллар.

Приказчик развесил картины, но никто не захотел тратить деньги на абстрактное искусство. Неделю спустя приказчик доложил хозяину:

— Никому эти картины не нужны. Остается лишь выбросить их.

— О’кей, — сказал хозяин, — выбрось их. Впрочем, погоди минутку. Мы только что получили бананы. Используй обратную сторону картин для того, чтобы написать объявление.

Приказчик нацарапал каракулями на обратной стороне картины: «Получены свежие бананы». Вскоре они были проданы.

Хозяин был чрезвычайно доволен и сказал приказчику:

— Это лучшее объявление, которое мы когда‑либо вешали. Закажи еще одну партию таких картин. У них действительно необыкновенная обратная сторона.

Каждый приезжающий в Венецию подпадает под влияние по крайней мере одного из великих писателей, писавших об этом городе. Хемингуэй, вероятно, влиял на меня больше, чем кто‑либо, и думаю, что без «За рекой, в тени деревьев» я не мог бы наслаждаться пребыванием там.

Взять хотя бы тот вечер, когда мы с женой обедали в гостинице «Гритти–палас». Это был хороший, вполне импозантный обед, обед с омаром, который был внушителен. Когда он прибыл, то выглядел темно–зеленым, очень недружелюбным и стоил дневного заработка, а когда его сварили, стал красным, и я отдал бы за него пять костюмов.

Я посмотрел через стол на жену. Она была хороша. Почти так же хороша, как омар. «Она выглядит восхитительно, как гондола!» — подумал я и сжал ее руку.

— Я люблю тебя и счастлив, что ты такая! — сказал я. — Дочка, не поехать ли нам после обеда покататься на гондоле?

— Это что еще за «дочка»? И перестань держать меня так крепко за руку—-я не могу есть омара.

— Моя бедная дочка, моя маленькая дочка, моя единственная дочка, — сказал я. — Кто тебя любит?

— Если ты назовешь меня дочкой еще раз, я стукну тебя этой бутылкой. И откуда эта затея с гондолой? Ведь ты же говорил, что проведешь вечер с Джиной Лоллобриджидой?

— Луна — моя мать и мой отец, — сказал я ей. — Омар насыщен луной. Когда он черный, его не стоит есть, деточка.

— Я говорила не про омара, а про Лоллобриджиду.

— Что ж, дочка. Ты должна попробовать понять меня. Когда убьешь так много врагов, можно позволить себе быть снисходительнее.

— А сколько ты убил?

— Сто восемьдесят верных. Не считая сомнительных.

— И совесть тебя не мучает?

— Никогда!

— А меня мучает и будь поэтому осторожнее в выражениях.

— Ну–ну, дочка, не думай о Лоллобриджиде. Мы найдем гондолу, и ты будешь ты, я буду я, а гондольер будет гондольером.

— Я предупреждала тебя относительно «дочки».

Мы вышли и нашли гондолу. Она была длинная и чудесная, смелая и правильная, наша гондола. Думаю, что только туристы и влюбленные нанимают гондолы в Венеции. Туристы и влюбленные и люди, которые могут позволить себе это.

— Почему бы нам не нанять моторную лодку? — спросила жена. — Ведь гондола движется ужасно медленно.

— Потому, что ты моя жена, и мы одиноки, и это Венеция, и я хочу обнять тебя покрепче и чтоб ты крепко обняла меня. И к тому же это дешевле, чем нанять моторную лодку…

— От канала неприятно пахнет, — сказала она.

— Так же, как от войны, как от омаров, чеснока и духов. Все пахнет, дочка, и нам следует с этим свыкнуться…

— Слушай, меня тошнит от всей этой чепухи. Давай вернемся на Лидо и посмотрим какой‑нибудь фильм. Мы же приехали на кинофестиваль.

— От кинокартин смердит почти так же, как и от канала. Я предпочитаю остаться с тобой в гондоле.

— Итальянские «звезды», мне кажется, привлекают твое внимание?

— Давай отправимся к «Гарри» или в другой кабак для последней выпивки прежде, чем я поцелую тебя «однажды и на всю жизнь».

— Мне хочется вернуться в гостиницу, — сказала жена. — Меня тошнит то ли от гондолы, то ли от омара.