Мы оставили мишку дома. И тотчас же, как Икс–младший вступил на борт самолета, стала очевидна полная «неблагонадежность» малыша. Он отказался застегнуть свой спасательный пояс и испортил стюардессе все ее объяснение, как правильно пользоваться спасательным жилетом. От огорчения он истошно вопил во время показа, и я твердо уверен, что, если бы произошел несчастный случай, очень немногие пассажиры знали бы, как им следует поступать.

Как только самолет поднялся в воздух и «опасность» миновала, Икс–младший решил застегнуть спасательный пояс. Он застегнул также мать и отца, и стюардессе пришлось их отстегивать.

Детей обычно кормят в самолете первыми. Теоретически это правильно, но что получается на практике? Ребенок быстро справляется со своей едой и, когда остальные пассажиры приступают к приему пищи, начинает бродить вдоль прохода, уставившись им в рот. Немногие могут выдержать этот взгляд, и прежде, чем я сообразил, что случилось, Икс–младший ухитрился добыть три куска торта, телячью отбивную и миску салата.

Когда ребенку надоедает «следить за проплывающими в окнах самолета облаками» (обычно это занятие занимает не более 30 секунд), он направляется к фонтанчику. Для малыша этот фонтанчик — наиболее интересная деталь самолета. Аэроинженеры постарались сделать так, чтобы кнопка для пуска воды была недоступна для детских лапок. Эта мера не обескураживает ребят. Что касается Икса–младшего, он стащил дамский футляр для ювелирных изделий, кинокамеру, толстую книгу, взгромоздил все это и ухитрился не только добраться до пусковой кнопки, но и истребить месячный запас бумажных стаканчиков аэрокомпании.

Вопрос о том, должны ли родители разрешать ребенку бродить вдоль прохода ночью или же забрать его на свое сиденье, — дело совести каждого. Отпустив ребенка бродить, вы сможете, вероятно, поспать сами, но лишите этой возможности остальных пассажиров.

Утром я имел объяснение с несколькими пассажирами, глаза которых были налиты кровью. Не было никаких сомнений в том, что путешествие с ребенком останется в их памяти незабываемым переживанием.

Правильно поступил Линдберг[31]. Он перелетел Атлантику один.

Лонг–Айлендская железная дорога испытывает финансовые затруднения. Что же можно предпринять, чтобы сделать ее прибыльной и чтобы это было выгодно для всех пассажиров?

Оказалось, что этот вопрос уже решен экономистом из журнала «Задвижной состав». Он утверждает: «Неприятности, возникающие на массовом транспорте, вызваны тем, что там никому не приходит в голову использовать преимущества американской трудовой этики. Ведь большинство американцев чувствуют себя просто не в своей тарелке, если праздно проводят время».

— Это правда! — согласился я.

— А где у нас в Америке вы обнаружите больше всего бездельничающих людей?

— В поездах и автобусах!

— Правильно! В поезде или междугородном автобусе нет подходящей работы для человека, — сказал экономист. — Именно здесь воочию можно увидеть, как Соединенные Штаты впустую растрачивают один из величайших источников рабочей силы. Миллионы людей проводят миллионы часов, ничего не делая.

— А у вас есть на этот счет какой‑то план? — спросил я.

— Да! Мы обязаны предоставить этим пассажирам работу, заполнить их время полезным трудом, который даст им удовлетворение, а также позволит заработать дополнительные средства на оплату дорожающих билетов.

— Как же это сделать?

— Каждый, кто садится в поезд или автобус, нагружается частями телевизиров или радиоприемников. И в то время, пока пассажир добирается до дели своего путешествия, ему вменяется в обязанность трудиться над сборкой аппаратов.

— О! Как это повысит производство радиоприемников!

— Поездной кондуктор либо водитель автобуса будут действовать как прорабы, отвечая за то, что аппараты собраны правильно и прошли осмотр.

— Вот это удар по японской электронной промышленности! — воскликнул я.

— Каждый пассажир будет получать сдельную оплату. Те, кто живет далеко от Айленда, должны будут собрать по два или по три аппарата, прежде чем достигнут Пенсильванской станции. А тем, кто живет ближе, придется удовлетвориться сборкой одного. Впрочем, они будут иметь право на добавочное время в случае опоздания поезда.

— Наш конкурент европейский «Общий рынок» обречен на провал! — сказал я.

— Как только пассажиры станут умелыми и искусными работниками, мы будем размещать среди них заказы на сборку фотоаппаратов, магнитофонов и карманных счетно–решающих устройств. Лонг–Айлендская железная дорога превратится в самую длинную в мире поточную сборочную линию.

— Фантастично! — подтвердил я. — Люди будут бороться за то, чтобы ездить поездом или автобусом. А как быть с пассажирами, которые стоят?

— На их долю достанется монтаж вертикальных устройств, — уточнил экономист.

— Это, безусловно, поможет железным дорогам вести дело с прибылью! — констатировал я.

— Гораздо важнее, что это даст людям чувство самоуважения и вызовет стремление пользоваться железнодорожным транспортом. С годами исчезли очарование и удовольствие от поездок железной дорогой. Но коль скоро вы предоставите пассажиру полезную работу, которую ему придется делать своими собственными руками, он станет добропорядочным членом общества.

ЕЩЕ ОДИН ВАЛАЧИ[32]

Не знаю, как реагировало остальное население страны, но в нашей семье показания Валачи произвели огромное впечатление. Как раз на следующий вечер, в час ночи, чтобы быть точным, когда мы ложились спать, жена сказала:

— Мне хочется тебе кое‑что сообщить.

— Что именно?

— Джоэл сегодня украл деньги!

Джоэлу всего десять лет, кражи в семьях случаются, и я поэтому не слишком был взволнован.

— Сколько он украл?

— Пять центов.

— Ты бы лучше призвала комитет Макклеллана, — сказал я, взбивая подушку.

— Не превращай это в шутку. Меня беспокоит не сумма, а то, что он лжет. Я спросила, куда он девал пять центов, и в ответ услышала, что он их потерял, а позже обнаружилось, что Джоэл потратил деньги на сладости.

— Настоящая «Коза Ностра», — промычал я. — Быть может, мы перенесем слушание дела на утро?

— Ты, конечно, хочешь, чтобы сын вырос гангстером, но я этого не хочу. Ты относишься ко всему слишком беспечно.

— Все ребята занимаются воровством в десятилетнем возрасте, — сказал я, пытаясь призвать на помощь логику, которая обычно ускользает от нас в полночь. — И когда они крадут, то лгут. Какой же он вор, если тотчас же, как ты его спросила, сознался.

— И ты крал, когда тебе было десять лет?

— Крал ли я? Да, крал все, что превышало по стоимости двадцать пять центов.

— Ты подаешь прекрасный пример. Если хочешь знать правду, по–моему, у Джоэла преступные инстинкты…

— У всех десятилетних мальчишек преступные инстинкты.

— Если ему нужны были пять центов, почему он не сказал для чего?

— Потому, что тогда не будет удовольствия, а воровство— это удовольствие. Ты и представить не можешь, как восхитительны сладости на ворованные деньги.

Я решил, что дискуссия закончена, и уже задремал, когда она сказала:

— Быть может, ты дашь ему несколько уроков верховой езды?

— Для чего? — спросил я, стараясь подавить зевок.

— Следует пробудить у него новые интересы, а ты ничего не делаешь для этого. Неудивительно, что он становится преступником.

— Что же, по–твоему, я должен с ним делать?

— Возьми его на рыбалку. Поиграй с ним в футбол. Делай то, что другие отцы делают для своих сыновей.

— Я не люблю удить рыбу, а ему совсем неинтересно играть со мной в футбол. И вообще, по–моему, нечего менять что‑либо в нашем образе жизни только из‑за того, что он украл пять центов.

— Вероятно, отец Валачи говорил то же самое о своем сыне…