Когда они вошли в магазин, Исидор сидел за столиком и читал газету.
— О! — воскликнул он и бросил газету на стол. — Хорошо, что ты пришел, Феодосис, хоть словечком можно перекинуться, а то прямо помираю от скуки! Мои исчезли с самого утра, анафема на их головы!..
Магазин маленький и весь завален мешками. Пол, выложенный плитами, усыпан изюмом, обрывками веревок, окурками и прочим мусором. У двери два развязанных мешка, выставленных напоказ: в одном — черный коринфский изюм, в другом — белый. Много мух. Исидор не выпускал из рук линейку и то и дело пускал ее в ход. Над каждой казненной мухой он произносил некролог:
— Вот и получила по заслугам, грязнуха. Анафемы, собрались сюда со всего Псирри! Все время приходится быть начеку. Или они тебя, или ты их.
— Ну, полно тебе, Исидор! — усмехнулся Феодосис. — Съедят тебя мухи, что ли? Хватит сказки-то рассказывать…
— А ты что думал! Знаешь, отчего умер мой брат?
— Отчего?
— Его слопали мухи! Я не рассказывал тебе? Это случилось на второй год после того, как мы приехали в Египет…
— Да ладно, Исидор, перестань, сделай такую милость. Я забегу как-нибудь в другой раз, ты расскажешь мне про это, и мы выпьем по стаканчику узо{[39]}. А теперь слушай: я привел земляка, о котором мы вчера говорили.
— Говорили? А что именно?
— Тьфу, черт! Уже забыл?
— Нет, серьезно, Феодосис, разве у нас был такой разговор?
— Был. Вспомни, вчера мы столкнулись с тобой на улице Афины!
— Господь свидетель, ничего не помню. Может, я был под мухой, а, Феодосис?
— А ты хоть когда-нибудь бываешь трезвым?
— Пардон! Минутку!..
Он осторожно встал, прицелился линейкой и ударил по мухе, которая села на его бумаги.
— Неряха! Так и не образумилась. Она, видишь ли, уже разок побывала здесь, но удрала!
— О черт, ты метишь их, что ли?
— Зачем метить? Они тоже божьи создания, как и люди, а ты что думал? И все разные! Одни черноглазые, другие курносые, третьи усатые, четвертые безбородые — все как у людей, говорят тебе, нужно только уметь их различать.
— Ты опять за старое?
— Ха! Ты смотришь на них, как белые смотрят на негров. Попробуй скажи белому, что черные не на одно лицо. Он поднимет тебя на смех. Белый смотрит на черных как на инкубаторских цыплят. А ты поди поживи с чёрными, вот и увидишь разницу. Так и эти божьи создания.
— Ну, перестань ты!
— Да, да, я тебе говорю. Вот я сижу здесь и наблюдаю: у мух миллион физиономий и повадок, как у людей. Есть и бородатые. Сегодня утром прилетела одна такая и села мне на шею. Я глянул потихоньку в зеркальце — точь-в-точь Мари, жена моя. Хлоп по шее и…
— Нет, право слово, мы уже по горло сыты мухами.
Исидор засмеялся.
— Ну ладно. Мы и вправду говорили вчера вечером?
— Конечно! И ты сказал, чтоб я привел его сегодня утром.
— А зачем?
— Чтобы книги вести.
— Твоя правда, неплохая мысль. А сколько ему платить?
— Ну, сколько? Чтоб мог жить человек. Капитала заводить он не собирается.
— По рукам. Я не возражаю. Вот только, — он понизил тон и обернулся к Космасу, — не будет у меня с тобой хлопот по той самой части?
— По какой? — спросил Космас.
— Может, ты, милый друг, красный? Я тебе все, что хочешь, сделаю, душу отдам, но только не впутывай меня в такие дела, терпеть этого не могу. Я, если хочешь знать, за гражданскую войну, за материализм… Черные силы… борьба классов, бандьера росса и так далее, но важнее всего для меня я сам, Исидор, и другого бога у меня нет. Понял?
— Да я…
— Что? Только не рассказывай мне сказок, будто ты не красный! Теперь все красные. Ты не смотри, что они в этом не сознаются. Разве они дураки? Все теперь покраснели: кто от взглядов, кто от стыда…
В эту минуту в магазин кто-то вошел.
— Вот и Манолакис! Иди сюда, пролетариат! Я должен сказать вам по секрету: Манолакис тоже красный!
Вошедший растерянно оглянулся на дверь.
— Боже мой! Исидор, сынок! Что за шутки?
— Подлый старикашка! Уже напустил в штаны. Иди сюда, я представлю тебя новому начальнику. Так вот он красный, только не от идеологии, а от стыда. Когда-то он владел дворцами, а сейчас продает изюм и сигары. У, пропади ты пропадом!..
— Ах, Исидор, у тебя же, сынок, золотое сердце, так зачем же ты меня огорчаешь?
Сморщенное, прокопченное лицо, покорные глаза старого вола. Скулы торчат, передние зубы выпали, рот провалился, зато нос и челюсти выдались вперед. Лоб скошенный, цвет лица мертвенный, уши большие и волосатые. На голове коричневая шляпа с обглоданными полями. Коричневый костюм из толстой бумажной материи в клетку, но клетки почти неразличимы из-за грязи. Манжеты брюк свисают клочьями, обнажая грязные ноги и большие стоптанные ботинки.
— Ну как? — спросил Исидор. — Продал сигареты?
— Продал, сынок!..
— Вот мошенник! Люди принимают их у него из рук, словно просвирки, и знать не знают…
— Прошу тебя, Исидор, я больше не могу…
— И знать не знают, что он подсовывает им навоз вместо табака.
— Господь свидетель! Зачем, сынок, так зло шутить надо мной?
— Какие там шутки! Ты что, забыл про бочку с виноградным сиропом? Так вот, Манолакис…
— Да будет тебе, Исидор, — сказал Феодосис, — я уже тысячу раз слышал об этом.
— Погоди! Дай послушать Космасу, надо же ему знать, с каким типом он имеет дело. И, кроме того, скоротаем время, дорогой Феодосис. Я ведь говорил тебе, что с самого утра молчу, как рыба!
Манолакис взглянул на Исидора, как побитая собака.
— Нет, ей-богу, Исидор, креста на тебе нет!
— И как у тебя, старый грешник, язык только поворачивается поминать бога? Опять мучеником прикидываешься?
Манолакис согнулся в три погибели, юркнул в угол и сел на весы, что-то бормоча себе под нос.
— Так вот, приходит ко мне Манолакис и начинает скулить: «Не дадите ли вы мне, господин Исидор, бочку виноградного сиропа, чтоб продать в розницу?» Посмотрел я на него, горемыку. «Ну ладно», говорю, ведь и ему тоже есть надо. Разве не так оно было, говори!
— Ах, Исидор, Исидор! Ты всегда готов человека смешать с грязью!
— Вот видите, теперь он заботится о своем престиже! О каком престиже может идти речь, анафема, если ты собственными руками утопил его в бочке с сиропом? Ну, слушайте дальше, ребята. «Ладно, говорю, забирай». Забирает он бочку и отправляется с ней на площадь. Жду неделю, жду другую — словно в воду канул, да еще деньги с собой прихватил. «Вот подлец! — думаю. — Когда он вернет мне деньги, я не смогу купить на них даже пачку сигарет». Наконец является ко мне с полной бочкой. «Не продал, — спрашиваю, — Манолакис?» — «Не повезло, господин Исидор!» — «Ну, не беда. Попробуй еще раз». — «Нет, видно, не умею я этого, господин Исидор». Оставил он мне бочку. Я продал сироп за один час. На другой день приходит взбешенный покупатель. «Прекрасно, господин Исидор! Теперь, значит, чистую водичку за виноградный сироп продают?» — «Какую такую водичку?» — «Да вот такую: сверху слой сиропа, а внизу вода». Видали подлеца? Мало того, что ограбил, так еще и опозорил, дискредитировал фирму…
— Ну, полно… — пролепетал Манолакис.
— Что? Ах ты сморчок! Дискредитировал фирму, а туда же, каждую субботу требует прибавки. Ни в жизнь тебе этого не забуду, бессовестный! И буду пилить, пока Черчилль второй фронт не откроет. Потом сгинул мой Манолакис. Месяц спустя встречаю его возле Монастыраки. Увидел меня, растерялся. «Не бойся, — говорю. — Давай руку! Ну, поздравляю: тебе первому удалось обвести меня вокруг пальца. Такому ловкачу грех пропадать задаром. Иди-ка ты работать ко мне в магазин». — «А сколько вы платить будете?» — «Девяносто процентов своих доходов, только иди, сделай милость!» Вот так и появился у нас этот старый мошенник. Даром жрет изюм, а толку от него ни на грош, разве что обвесит какую-нибудь женщину или сплавит папиросы с пометом вместо табака. Ни на что другое не годен, подлец!
