Время от времени он прикладывал трубочку к груди Космаса и слушал слабое биение угасающей жизни. Он предложил Вардису перейти в другую палату.
— Нет! — отказался Вардис. — Я останусь с ним… Я тоже полюбил этого паренька…
— Да, да…
Врач попытался поймать пульс в безжизненном запястье. А потом сквозь горячку Вардис услышал, как он тихо и горько произнес:
Со славой бились вы, со славой пали,
Неустрашимые, вы всюду побеждали,
Невинны вы, коль битву проиграли
Диэй и Криптолей.
И скажут эллины, гордясь страной своей:
«Таких она рождает сыновей!»
И нет для вас хвалы достойней.
Он чуть не плакал.
— Умер? — спросил Вардис.
Врач вздрогнул, прислушался.
— Нет! Бьется мужественное сердце…
Вардис молчал и слушал дыхание раненого — оно то учащалось и напоминало предсмертный хрип, то ослабевало и таяло. Врач тоже молчал.
— Чьи это были стихи? — вдруг спросил Вардис.
Врач опять вздрогнул.
— А, стихи… Одного нашего соотечественника из Александрии…{[89]}
Начертаны рукой ахейца в Александрии, в седьмой год царствия Лафира-Птоломея.
«Заговаривается», — с сочувствием подумал Вардис, Лампу в палате не гасили, пока она не догорела сама. На рассвете Вардис проснулся и заметил, что врача нет. Он посмотрел на Космаса, прикрытого одеялом, приподнялся на локтях, прислушался. Космас дышал. «Приснилось, наверно», — подумал Вардис, успокоенно вздохнул и лег.
Зашла Кустандо.
— Где врач? — тихонько спросил он ее.
— Ой! — Кустандо вытерла опухшие от слез глаза. — Врач говорит, может, выживет.
— Что же ты тогда плачешь? Радоваться надо!
Кустандо приподняла одеяло, посмотрела на обескровленное лицо Космаса.
— Ох, неужто пропадет такой молодец! — прошептала она и уткнулась лицом в свой белый передник.
Много дней и ночей бодрствовала в этой палате добрая крестьянка, во второй раз отстаивая жизнь Космаса. Никогда еще не видели ее в слезах. За минувшие годы Кустандо тоже научилась бороться скрепя сердце. Но сегодня показался первый, слабый лучик надежды, и она не удержалась, выбежала в коридор выплакать накопившиеся слезы.
«Это уже слезы радости! — подумал Вардис. — Видно, и на этот раз Космас выкарабкается…»
В эту ночь Космас шагнул назад от смерти, перевалил, еще одну вершину своей маленькой, но скалистой, как Астрас, жизни. Еще много дней он лежал без памяти, но «Кавомалеас»{[90]}, заявил врач, остался уже позади. Впереди спуск, тоже, конечно, опасный, но мы все-таки спустимся — потихоньку-помаленьку… Космасу не привыкать к горным тропам, не в первый раз…»
И, чувствуя за собой вину в том, что в критическую ночь вычеркнул Космаса из жизни, врач счел необходимым пофилософствовать:
— Из всех героев человеческий организм самый упорный и мужественный и не сдается до последнего. Сражается и знает бездну выходов — неизмеримо больше, чем знаем мы, врачи. Вот и теперь мы опять выживем.
— Вопреки предсказаниям врачей, — поддел его Вардис.
Врач язвительно улыбнулся.
— Дорогой друг, вам не стоит острить на наш счет. Из всех категорий населения только учителя и военные не имеют права не уважать врачей.
— Почему же?
— Относительно учителей существует пословица, которая утверждает, что не будь учителей, самыми глупыми оказались бы врачи. Итак, народная мудрость отдала нам некоторое предпочтение. Что же касается военных, то они намеренно добиваются того, что мы, врачи, совершаем только по ошибке!
Врач, торжествуя, удалился, а Вардис с улыбкой вынужден был признать, что старик прав. «Мы убиваем, когда хорошо знаем свое дело, а врачи — наоборот…»
* * *
Четвертого января закончились бои в Афинах. Четвертого января майор Вардис покинул госпиталь. Его полк несколько дней назад передвинулся в Аттику, чтобы прикрыть отступление. У майора еще не спала температура, рана не закрылась, и он сбежал без разрешения врача.
— Ну, будь здоров, — обнял он на прощание Космаса. — Надеюсь, ты тоже скоро поправишься и встанешь на ноги.
— Я тогда прямо к тебе…
— Обязательно.
Пролетело еще несколько дней, и Космас сделал первые шаги по палате. Он чувствовал, как быстро возвращаются к нему силы, словно воды, преодолевшие преграду и с особым рвением продолжающие путь. Каждый день его навещал кто-нибудь из друзей — Леон, Элефтерия, Бубукис, штабные офицеры. Однажды утром дверь отворилась и, низко наклонив голову, через порог шагнул Фантакас, а следом за ним показался еще один посетитель — Фокос.
— Ну что это за беда? — теребил бороду старик. — Ну что за напасть такая? И как это я недоглядел!
Космас смотрел на него с улыбкой.
— Я, конечно, разгадал, что на уме у него недоброе. Я ждал, что он подложит нам под конец свинью.
— Ну и здоров ты врать, старик! — смеялся Фантакас.
— А ты лучше помолчи! Не для тебя эта грамота. Можешь ты прочитать буковки с игольное ушко? То-то! И разобраться в политических тонкостях тоже не можешь! Так что сиди и слушай, что старшие говорят. И помалкивай. Такой верзила, а упустил подлецов из-под самого носа!
Фантакас покраснел и признал свою ошибку.
— Ну ладно, — сказал Космас, — прошляпили мы. Наперед будем умнее.
— Ясное дело, — согласился Фокос. — В политической борьбе такие промахи бывают.
Он встал и обошел палату.
— Ну а как ты себя чувствуешь? Хорошо ли за вами смотрят? Теплое белье дают?
Он ощупал одеяла, простыни.
— Столько добра отпустил я этому госпиталю! Надеюсь, раненые не мерзнут? А рыбу вам дают? Какую?.. Не знаешь? А-а! Никогда не ешь рыбу, если не знаешь, что это за рыба. У рыбы есть особенность: как в море она дается только опытному и толковому рыбаку, так и в кастрюльке или на сковородке она не отдает все свои прелести первому попавшемуся. Учти — рыба зевак не любит, ей подавай ценителя… Но тут, в госпитале, — старик покачал головой, — что за рыбу вам могут подать и кто ее приготовит?
Он вдруг умолк и принял мужественное решение:
— Завтра я принесу тебе рыбу! Запеку ее с оливковым маслом, с лимоном, с зеленью. А может, добуду и осьминога. Но если будет осьминог, то не обойтись и без вина: съесть-то ты его съешь, а переварить не сможешь! Знаешь небось историю…
И Космас услышал забавную историю про маленького и неопытного осьминога, который попал в руки рыбаков и жалуется матери:
— «— Мама, меня поймали!..
— Не бойся, сыночек!
— Мама, меня бьют о камень!
— Не тужи, родимый!
— Мама, меня режут на куски!
— Пусть режут.
— Мама, меня жарят на огне!
— Пусть жарят!
— Мама, они вино пьют!
— Ох, сыночек, теперь уже все пропало!»
Космас не верил, что старик придет, но щедрые обещания возбудили у него аппетит. Ему до смерти хотелось печеной рыбки с лимоном или на худой конец осьминога с вином. И хотя Космас знал наверное, что старик обманет, все же на другой день он с нетерпением оглядывался на скрип двери. Старик, разумеется, не явился.
* * *
Был полдень, вместе с другими выздоравливающими Космас сидел во дворе, когда в чистом и ясном небе появилась цепочка самолетов. По гулу Космас определил, что самолеты летят с грузом.
— Летят как для бомбежки! — сказал он товарищам.
Наивные астипалеоты недоверчиво переглянулись. Они стояли, смотрели на самолеты и рассуждали, что летят они слишком высоко и, конечно, не для обстрела. На улицах толпились беззаботные зеваки. Прикрыв глаза от солнца, они глядели на небо, как вдруг оттуда на них посыпались бомбы.
Потом пролетела еще одна цепочка. Жалкие деревянные домишки и хижины вспыхнули, словно их облили керосином. В госпиталь свозили жертвы — переполнялись палаты, коридоры, двор…
