— Сколько времени? — спросил он у сменившегося часового.

— Полвторого.

— Замерз?

— Окоченел! — Часовой, припрыгивая, побежал к двери.

Мороз крепчал. Стоять за баррикадой было невозможно. Ветер с удвоенной силой вырывался из щелей и впивался в тело ледяными лезвиями, отточенными на баррикадных рельсах. Через несколько минут Космас совсем продрог и принялся дуть на руку. На единственную руку. Здесь, на пронизывающем ветру, отсутствие второй руки сказывалось особенно явственно.

Ночь была очень беспокойная. Небо без единого облачка. Чистое, как кристалл, традиционное рождественское небо со сверкающими звездами, холодными и золотыми, как флорины. Но и в это рождество они опять окровавлены, как в прошлый, как в позапрошлый год. В прошлом году Космас встретил Новый год на Астрасе. В ту ночь англичане убили Уоррена.

В центре продолжаются бои, где-то гремит артиллерия. Космас пытается угадать — где. Но эхо взрывов расходится по городу, как круги по воде, и уловить, откуда они, невозможно. Наверно, опять Кесарьяни, стертая с лица земли, но все еще не сдающаяся Кесарьяни… Неожиданно за церковью кричат в рупор. Это молодежь. Каждые два часа на улицах сменяются патрули. Рупор кричит снова. Космас старается собрать осколки слов: «Внимание!» Ветер свирепствует, как цензор, со свистом вычеркивает слоги, слова, целые фразы… Внезапный грохот покрывает и крик, и свист ветра, он приближается и усиливается. Похоже на танки, на самолеты… Космас карабкается на ледяные рельсы и глядит вдаль… Грохот обрывается. «Мы сражаемся и поем! — словно пулеметная очередь, прорвавшая блокаду, вылетает из рупора коротенькая фраза. — Революция еще держится!»

«Еще» — это слово разрывается, как снаряд. Революция еще держится, но сколько еще продержится?

Днем Космас был на Патисия. По дороге он встретил безоружную колонну. Пожилые мужчины и женщины из какого-то рабочего поселка требовали, чтобы их зачислили в армию. «Мы — резерв ЭЛАС!» — написали они на большом плакате, который несли в первых рядах. Резерв армии был неисчерпаем, насколько может быть неисчерпаем резерв революционного народа. И несмотря на это, впереди явственно брезжил конец. То, на что намекнул Спирос, Космас почувствовал еще отчетливее на площади Агамон. Здесь он услышал слово «отступление». Пока что его произносили шепотом…

Однако через четверть часа в молодежном клубе в Кипсели его недобрые предчувствия-рассеялись, как дым. Они потонули в кипящем водовороте юности. Еще вчера вечером клуб был обстрелян с Ликавитоса, а сегодня его снова переполнила вооруженная молодежь. Осыпавшиеся стены и дырявая крыша качаются от песен, как вчера вечером качались от снарядов.

Эта песня звучит как клятва перед боем.

Высокий юноша, взгромоздившись на стол, читает горячие слова привета от молодежи Америки: «На вашей стороне человечество… Ваша победа будет и нашей победой!» «Мы победим! — кричат из зала. — В бой до победы!»

Кто-то схватил Космаса за руку — это студент-филолог, он иногда писал для второй страницы «Свободы».

Теперь он отпустил русую бороду, поверх рваного пиджака крест-накрест висят патронные ленты. Студент тащит Космаса в угол и знакомит со своими товарищами — двумя парнями и тремя девушками. Они тоже студенты из роты имени Байрона. Вчера ночью погиб их капитан.

— Как там, впереди? — спрашивает Космас. Студент отвечает. Сквозь гул кажется, что он декламирует:

— Возможно, танки, самолеты и пушки не оставят целым ни одного дома, но мы будем биться даже за развалины…

Это слова какого-то обращения.

— Самая пламенная поэма из всех, какие были и будут написаны, — говорит студент. — Разве не так? Мы уже бьемся за развалины…

— И будем биться до победы, — закончила девушка.

Со стороны типографии послышались шаги. На смену Космасу шел новый часовой.

— Уже?

— Уже было полчаса назад, я злоупотребил твоей любезностью.

— Вернее, рассеянностью. Я тут задумался и не заметил, как время пробежало.

— Хорошо, что я не спал, а работал. А то пришлось бы тебе стоять до тех пор, пока не заметил бы…

В типографии еще горел свет. Космас сбежал по ступенькам, распахнул дверь и за кассой увидел Янну. Лампочка висела у нее над головой, тени падали на лицо и удлиняли его. «Ей сейчас тяжелей, чем всем нам», — подумал Космас. Янна оглянулась.

— Иди сюда. Если можешь, подожди. Я скоро кончу.

— Вот и прекрасно! Я уложу тебя спать.

Янна быстро закончила набор, вымыла руки в бензине.

— Не знаю, что сегодня со мной… Какая-то тяжесть…

Космас взял ее под руку, и они медленно поднялись по лестнице.

— Пора тебе кончать с этой работой, Янна. Больше нельзя.

— Дело не в этом. Вернее, не только в этом. Вот, например, сегодня. — Янна остановилась на ступеньке и посмотрела на Космаса. — Настроение прыгает, как мячик. Один час я чувствую себя замечательно, не устаю, все кажется легким и доступным, а через час голова тяжелая, в глазах темно и все такое мрачное, грустное…

— Вот видишь, я прав — ты переутомилась…

Они вышли на улицу, было еще темно. Янна плотнее запахнула большое, отцовское пальто и прижалась к Космасу.

— Сейчас ты выспишься, и все пройдет. А насчет работы мы завтра же договоримся.

Янна его не слушала.

— Сегодня погибла Дафни. Вернее, прошлой ночью… на улице Третьего сентября…

— Как это случилось? — машинально спросил Космас и тут же понял, что лучше было не спрашивать.

— Застрелили из танка ее и еще двух ребят. Сегодня их похоронили на кладбище в Лиосия. Тетя Ольга зашла и сказала…

— Как она поживает?

— Хорошо. В доме у нее госпиталь, и тетушка ухаживает за ранеными…

— А справляется она?

— Еще бы… В молодости она была на войне санитаркой. Дафни умерла у нее на руках…

Космас нежно обнял Янну.

— Ты сегодня очень взволнована, давай не будем говорить об этом.

У двери в комнату женщин они остановились.

— Кто там? — спросил Космас.

— Должно быть, никого. Погоди, я посмотрю. Комната была пуста.

— Вот и хорошо, — весело сказал Космас. — Сейчас я тебя уложу и расскажу сказку…

Янна зажгла лампу. Отвернувшись к стене, Космас слышал, как она раздевалась — медленно и устало; слушал ее дыхание, то быстрое, то замирающее. И он подумал, что в судьбе женщин, готовящихся стать матерями, есть что-то от судьбы безвестных героев: они дарят миру частицы своей жизни, и подвиг их совершается тихо и бесшумно, как и подобает настоящему подвигу.

— Иди сюда! — Янна уже легла. — Ты не хочешь спать?.. Ну, тогда садись и расскажи мне что-нибудь… Что ты сегодня делал? Куда ходил?

Космас рассказывал, и она слушала его с закрытыми глазами. Раза два или три Космас умолкал, он думал, что Янна уснула. Но она просила его продолжать. Голос у нее был далекий и тоненький. Потом с Акрополя ударили пушки. Космас замолчал и прислушался: снаряды падали далеко, но все-таки в их районе. Пушки то затихали, то снова принимались стрелять. Они били наугад — то туда, то сюда — и от этого были вдвойне опасны.

— Подлецы! — стиснул зубы Космас. — Стреляют вслепую по кварталам, почти что безоружным. В кого они целят? Зачем?

Янна уснула. Спала она красиво, улыбаясь, точно дитя.

…За окном рассветало. Еще один рассвет. Высокие здания вырисовывались смутно — большие, слившиеся громады, совсем как горы. В неясном полусвете и они, и время одинаково неразличимы. Поди определи, ночь ли наступает или занимается день…

Для сна осталась самая малость. Пробирает утренний мороз, а где-то в глубине сжимается теплый комочек, искра радости, которую раздувает предчувствие наступающего дня. Есть у этих часов свое счастье, свежее, еще неопределившееся, нетерпеливое, счастье ожидания.