— Послушай, — сказал Дэнни. — Тебе ведь вовсе не хочется смотреть на эти гонки. Ты же любишь в субботу выпить кружку-другую. Вот.

В руке Денниса очутились деньги. Он поглядел на них и отдал.

— Да ладно, оставь себе, сынок. Эх, черт! Это уж последнее дело — протягивать руку за деньгами на кружку пива.

— Ты ее вовсе не протягиваешь! — Дэнни отодвинул ладонь отца. — И прежде не протягивал и теперь не будешь. Ну, пока.

Он пошел домой. Мать села обедать с ним. Она рассеянно ковыряла вилкой в тарелке и молчала. А Дэнни опять старался догадаться, что с ней происходит.

— В чем дело? — спросил он наконец. — У тебя лицо какое-то встревоженное.

— Конечно. Потому что я тревожусь. Я бы успокоилась, если бы ты, наконец, как-то определился, а у тебя все ни то ни се.

— Как и у всех, — сказал он мягко. — Не надо волноваться из-за меня.

— Теперь, когда ты получил диплом, ты можешь добраться до самого верха. И доберешься, если захочешь.

— Я знаю, ты всегда думала, что у меня это может получиться. Может быть, это действительно так, — добавил он притворно бодрым голосом.

— Твой отец хочет этого не меньше меня. А ему сейчас нелегко приходится.

— Я рад, что ты смотришь на это таким образом, — он чувствовал, что их разделяет огромное расстояние, и хотел остаться совсем один. Решения, которые ему предстояло принять, лежали вне пределов ее понимания, как и он сам был чужим для тех сил, которые управляли его внешней жизнью.

Она умолкла и, только когда он уже встал, чтобы уйти, сказала просительно:

— Дэнни, есть вещи, которые я хотела бы сказать тебе, но не могу. Наверное, потому, что ты стал старше. Если я и попробую сказать, что думаю, то получится не так, как нужно, — это я знаю; вот я и подумала: может, ты бы еще разок поговорил с преподобным Рейди? Он всегда справляется о тебе, и он интересуется тобой, хоть ты и не ходишь в церковь. Он не меньше тебя встревожен тем, что сейчас творится. Он зайдет к нам в три часа.

Дэнни столько лет слышал от своей матери одни лишь категорические распоряжения, что эта перемена глубоко его растрогала. В ее искренности он никогда не сомневался и только отказывал ей в монопольном праве на его жизнь. Он сказал:

— Ну конечно! Позови меня, когда он придет.

Он сидел за письменным столом, когда хлопнула калитка и раздался глухой стук дверного молотка. Вскоре в комнату заглянула мать.

— Он тут, — сказала она вполголоса.

Дэнни обернулся.

— Хорошо, я сейчас приду, — ответил он и ощутил всю меру предстоящего испытания. Она устроила эту встречу для его же добра. Все делается для его же добра. Доброжелательство душило его — как сегодня утром на службе. Остается только, чтобы на его добродетельности лицо, официально на то уполномоченное, поставило надлежащую пробу, и за ним будет упрочено место в рядах этого клана, он станет знаменосцем добродетели, которая поведет его во все большие кабинеты ко все большим столам и к жизни вечной, аминь.

Не сомневаясь, что спор этот будет абсолютно бесплодным, он вошел в гостиную, и, едва преподобный Рейди повернулся к нему и пожал ему руку, им овладело глубокое безразличие.

— Рад увидеться с вами, Дэнни, — голос звучал сердечно, пожатие было крепким. — И поздравляю со сдачей экзамена. Перо в вашу шляпу.

— Благодарю вас, — ответил Дэнни и рассеянно представил себе перо в своей шляпе.

Такая сдержанность — хорошее предзнаменование, решил священник. То, что он выдержал экзамен, несомненно, должно было сильно повлиять на мальчика. Опустившись в кресло Денниса, он сказал:

— Вы, право же, достигли немалого — получили весьма нужную и солидную профессию. — Он улыбнулся. — Как мне не хватает хотя бы элементарного знакомства с ней! — Вынув трубку, он принялся набивать ее табаком. — Диплом, вероятно, будет значительно способствовать вашему продвижению по службе.

Дэнни отметил про себя, что сказано это было словно случайно.

— Да, конечно, — ответил он осторожно.

— Я в этом совершенно убежден, — священник выпустил колечко дыма. — Как и ваша матушка. И вы, следовательно, думаете так же?

Дэнни испустил мысленный стон.

— Не знаю, — сказал он. — В настоящее время трудно быть уверенным хоть в чем-нибудь.

Брови священника удивленно поползли кверху.

— Я никак не ждал таких слов от молодого дипломированного специалиста, перед которым открыт весь мир. Послушайте, Дэнни, будьте откровенны. Что вас гнетет? Почему такая неуверенность в будущем!

Голос был вызывающе оптимистичен, и Дэнни заколебался, стараясь побороть стесняющее влияние всего того, что воплощал в себе священник, заглушить отзвук почтительного смирения, которое когда-то испытывал по воскресеньям в церкви. Там ты хотел говорить — и не мог. А теперь, когда говорить было можно, это означало бы разделить с посторонним то, что принадлежит только тебе. Он сказал глухо:

— Наверное, дело в вере. Теряя веру, утрачиваешь и делание действовать.

Чубук назидательно подчеркнул:

— Тот, кто теряет веру, утрачивает все.

Дэнни молчал. Преподобный Рейди сказал осторожно:

— Ваша матушка говорила мне, что вы чувствуете себя обманутым. Мы все порой чувствуем то же. Я, например, — когда мое служение не приносит тех плодов, которых я ждал. Но тогда я напоминаю себе, что всякое дело рук человеческих по самой природе своей несовершенно, и значит, я тоже не могу составить исключения. Ну, и, конечно, продолжаю стремиться к совершенству.

Он положил трубку на ручку кресла, а Дэнни снова подумал: «К чему спорить? Что это изменит? Один слабый голос».

— Естественно, что вы ощущаете обескураживающее воздействие нынешних времен, — продолжал священник терпеливо и с благожелательной заботливостью. — Все той же неспособности человека управлять своими же делами. Я совсем не знаю мира финансов, Дэнни, но насколько мне дано судить, вы утратили веру именно из-за этого мира в целом и в частности из-за той компании, в которой вы служите.

— Да, — ответил Дэнни. — Это так.

И подумал, что сейчас ему будет предложено аккуратненькое решение. Пусть красноречие бурлит, пока не иссякнет, а потом спасибо и до свидания.

Все это, думал преподобный Рейди, откидываясь на спинку стула, все это только мелочное упрямство, возможно, результат незрелых юношеских размышлений, которые сложились в предубеждение. Он сказал:

— Не надо бояться высказывать свои мысли. Лучше сейчас разберитесь во всем, иначе вы легко можете утратить всякую цель и стать никчемным человеком.

Это его мать была убеждена, что он утрачивает цель, становится никчемным. А то, что он следует твердому убеждению, рожденному из осознанного неприятия определенных вещей, к делу не относится! И, возмутившись, он сказал:

— Да, я мог бы внушить себе, будто в чем-то разобрался. И уж тогда уверовал бы во что угодно.

— Но, мой милый мальчик… — в голосе Рейди зазвучало раздражение, — во что вы можете поверив там?

Искреннее недоумение священника подействовало на Дэнни, как вызов. Это недоумение порождала привычка (ту же привычку он замечал у матери) делить мир на две части: одну — принадлежащую человеку, а другую — богу. А он видел только один мир, и только о нем он мог говорить с твердой уверенностью. Он вспомнил те пять лет, которые провел в «Национальном страховании», и попытался воскресить и в сердце и в уме все то, чем жил тогда. Он сказал:

— Почему вы думаете, будто там я не мог найти, во что верить? Это ведь была моя работа, не так ли? То, что разбивало скорлупу моей личности и открывало мне доступ в жизнь. Почему же я не мог верить, что, служа там, я тем самым служу нации во имя блага нации? Ну, знаете, как в школе поют про это и машут флагами. Вероятно, я был предрасположен поверить, а «Национальное страхование» размахивало тем же самым флагом.

Теперь, когда он заговорил, у него стало легче на душе. Ведь после отъезда Полы он говорил только ничего не значащие фразы или же с самим собой, а потом запирал свои слова в ящик стола. И вот теперь он с облегчением давал им свободу.