— Если с ним прежде не встречусь я.

Дэнни поцеловал ее, и она ответила ему страстным поцелуем. Он и раньше замечал у нее в подобные минуты этот напряженный взгляд. Словно она страдала, но заставляла себя преодолеть боль и тогда достигала целительного пробуждения, в котором ему не было места.

— Дэнни-Дэн, — сказала она тихо, — мне нравится почти все, что ты делаешь.

На обратном пути Пола предложила отпраздновать выход ее статьи. Глаза ее загорелись.

— Поедем в ночной клуб, Дэнни, возьмем такси, будем пить шампанское. Ну, что скажешь?

— Я скажу — называй меня «Рокфеллер».

— А, к черту деньги! Плачу я.

— Брось, Пола.

Она шутливо хлопнула его.

— Не возражать! Последнее время ты культивируешь в себе пещерного человека.

— Чистейшая самозащита, — он улыбнулся. — А не купишь ли ты мне вечерний костюм? Он ведь мне понадобится.

— По правилам хорошего тона надо ждать, пока женщина сама не предложит. В тебе хорошего тона ни на грош.

Когда они переходили Мартин-Плейс, Дэнни поглядел на «Национальное страхование». У этого здания была форма и зримая вещность, и оно порождало в нем ощущение собственной значимости и власти над будущим — то, чего никогда не давали ему его стихи. В перетасовке после смерти Риджби он получил значительное повышение и не сомневался, что хотя бы отчасти обязан этим Рокуэллу. Теперь время несло с собой рост и движение. Когда Пола уйдет из «Национального страхования», ему будет легче убедить ее, что его ждет хорошее будущее. Сейчас она слишком близко и не отличает его работу от своих однообразных, смертельно надоевших ей обязанностей. С каждым днем ее предубеждение крепнет. Ему будет тоскливо без нее, но в увлечении новой работой она забудет прежнюю и признает за ним то же право, что и за собой: идти тем путем, какой представляется ему наилучшим.

На тротуаре Пола внезапно остановилась. Поглядев на эмблему над входом, она приняла героическую позу и воскликнула:

— Fide et Fiducia! Не им рассуждать почему! В штыки, ура! — и вбежала в вестибюль.

Беспокойно ерзая на стуле, Дэнни оторвался от книги и поглядел на отца, который читал газету. Радиоприемник в углу извергал джазовую музыку, назойливую, как ворчание. Послушав последние известия, он не ушел к себе, потому что ему не хотелось оставлять отца одного. Боль, которую будило в нем одиночество отца, не была новой. Она возникла еще в детстве, когда он впервые осознал пропасть, разделяющую его родителей. На одной стороне — его мать, скала сурового мужества, на другой — отец, глинистый откос. И от твердокаменности матери он обратился к более мягкому характеру, в котором различил стремление к гармонии. Но это был лишь чахлый росток, то совсем увядавший, то вдруг оживавший вновь, если ему удавалось найти скудную пищу.

Опустив глаза, Дэнни продолжал читать:

«Тот, кто позволяет миру или той части мира, которая его окружает, избирать для себя жизненный путь, нуждается только в одной способности — в обезьяньей способности подражать. Тот же, кто сам выбирает свой путь, использует все свои способности. Он должен использовать наблюдательность, чтобы видеть, рассудок и благоразумие, чтобы предвидеть, энергию, чтобы накапливать опыт для будущих решений, проницательность, чтобы решать, а также твердость и самоконтроль, чтобы не отступить от сознательно принятого решения. И он должен обладать этими качествами и использовать их в необходимых пропорциях, поскольку та сторона его поведения, которую он детерминирует в зависимости от собственного суждения и чувств, весьма велика. Возможно, что и без этого кто-то поведет его по достойному пути и охранит от бед. Но какова в таком случае будет его сравнительная ценность как человека? Важно, как поступают люди, но важно и то, какие именно люди так поступают. Человеческая жизнь не напрасно посвящается совершенствованию плодов человеческого же труда, но, несомненно, что первым и самым важным во всем является сам человек. Предположим, что строить дома, сеять хлеб, вести войны, творить правосудие и даже воздвигать церкви и возносить молитвы будут машины-автоматы, которым придан человеческий облик. Как многое было бы утеряно, если бы эти автоматы заменили людей, даже подобных тем, которые в настоящее время населяют наиболее цивилизованные области мира и которые, несомненно, представляют собой лишь жалкие подобия того, что способна создать природа и что она еще создаст. Человеческая натура — это не машина, которая строится по определенному образцу, чтобы выполнять определенный вид работы, но дерево, которое должно расти и развиваться согласно со стремлением внутренних сил, делающих его живым».

Вопли джаза куда-то отодвинулись, не в силах соперничать с этими словами, и Дэнни уже собирался вновь перечитать их, но тут отец посмотрел на него поверх очков и сказал:

— Твоя мать уже скоро вернется из церкви, — и покосился на часы на каминной полке.

Музыка оборвалась на визгливой ноте, и Дэнни подошел к приемнику, чтобы убавить громкость. Пронизанный радостным волнением, он взял книгу и сказал:

— Вот послушай: «Человеческая натура — это не машина, которая строится по определенному образцу, чтобы выполнять определенный вид работы, но дерево, которое должно расти и развиваться согласно со стремлением внутренних сил, делающих его живым».

Он еще ни разу не пытался общаться с отцом или с матерью через посредство идей и теперь увидел на лице Денниса только недоумение. Не надо было делиться этим, подумал он, и радостное настроение начало медленно угасать.

Опустив газету, Деннис сказал:

— Тому, кто это написал, сынок, не приходилось зарабатывать себе на жизнь, ясное дело. Не хочешь, чтобы тебя уволили, так выполняй, что тебе велят. И все тут.

— Ты ошибаешься — он как раз работал.

— Ну, так нечего ему было огород городить. И бьюсь об заклад — пользы он от этого никакой не получил. — Деннис раздраженно зашуршал газетой. — Вот и я тоже иной раз отведу душу. Но у меня-то никогда не было случая найти себе что-нибудь получше. Ну, а вот ты нашел. Так зачем тебе читать такую ерунду? Брось-ка ты это занятие. Работа у тебя легкая, с будущим. Только торопиться нечего. Тише едешь — дальше будешь, — добавил он поучительно. — Не спеши, научись ладить с начальством. Я ведь тебе это уже говорил.

Дэнни закрыл книгу.

— Ладно, — сказал он. — Пойду, пожалуй, погуляю.

Его отец смягчился.

— Оно куда полезнее, чем торчать тут, уткнув нос в книгу.

Деннис устроился в кресле поудобнее. Когда Дэнни вышел из комнаты, вслед ему понеслись вопли радио.

Вечер на Токстет-роуд был тихим и теплым: он выжимал благоухание из чахлого вьюнка на заборе, делал сумрак голубым и легким, распахивал окна, выманивал людей на крыльцо. Босоногие дети играли в озерах света под фонарями, будоража мглу криками и смехом. Крутилась веревка, по асфальту ритмично шлепали подошвы, звонкие голоса распевали:

Дэнни улыбнулся, обходя прыгающих, и еще долго слышал их смех.

— Добрый вечер, Дэнни! Это же Дэнни О’Рурк, верно? — окликнул его старик, опиравшийся на калитку.

Дэнни остановился.

— Да, это я, мистер Кассел.

— Я так и подумал. — Билл Кассел посасывал трубку, положив локти на калитку. — Вырос ты, Дэнни. А помнишь, играл на улице, совсем как эти ребятишки? Мне говорили, что ты теперь уже работаешь в конторе.

— Да, это так, мистер Кассел. В страховой компании «Национальное страхование».

— Вот и хорошо, Дэнни. Приятно видеть, как молодой человек становится на ноги. Вышел погулять, а?

— Да. Вечер очень хороший.

— А под ручку с девушкой будет и еще лучше, а? — старый Билл усмехнулся, кивая черной бархатной шапочкой.

Дэнни вдруг сообразил, что сколько он ни помнит Билла Кассела, тот всегда был дряхлым стариком.

— Таких вечеров будет еще немало, — сказал он, чтобы что-нибудь сказать.