Он услышал ее слова:

— У этих особняков над обрывом ужасно самодовольный вид, словно они считают, что надежно отгорожены от всех забот мира, не правда ли?

— Да, они не похожи на многоквартирные дома и коттеджи, — ответил он. — Пожалуй, в каждом из них есть что-то от средневековых замков, какой-то феодальный дух.

Она улыбнулась.

— И все же это может быть только фасад — как мундир на манекене.

— Как и многое в жизни, — ответил он. — Вам не кажется?

— Не знаю, Джо. Я вела жизнь, которую можно назвать пассивной. И собственнический инстинкт у меня был развит мало. Может быть, благодаря счастливому браку.

— Для большинства обладание собственностью — во многом залог общественного положения. Впрочем, как вы сказали, это, возможно, только фасад, — ему показалось, что он начинает говорить о своем собственном крахе. Нужно было переменить тему. Но первой заговорила Эдит, указывая на другой берег бухты:

— Видите вон тот большой дом на мысу? У которого сад подходит к самой воде? Кажется, я его узнаю. Он называется «Пристань», и я месяца два назад провела там воскресенье. Помните, я вам рассказывала?

Риджби поглядел на дом, стоявший в гордом одиночестве, — символ всего, к чему стремился он сам и чего так и не достиг. А Эдит была там в гостях — это особенно резко подчеркнуло разницу их общественного положения, и он лишь с большим усилием заставил себя спросить:

— А чей этот дом, Эдит?

— Некоего Рокуэлла. Управляющего какой-то большой страховой компании. Морганы (те, с кем я туда ездила) наши старые друзья, но с Рокуэллами я раньше знакома не была.

Он смотрел на дом и думал об ушедших годах, о тщете всех усилий, о сухой шелухе своего обмана, о своей беззащитности и страхе.

— Отсюда он кажется настоящим дворцом, — сказал Риджби глухо.

— А вы слышали раньше эту фамилию, Джо? Я говорю про Рокуэлла.

— Нет, — Риджби тешил себя надеждой, что ответил нормальным голосом. — Она мне ничего не говорит. — И поспешно добавил: — Не пора ли нам перекусить, Эдит? В Уэнворт-Хаусе есть кафе.

Она встала, расправляя юбку.

— Как-нибудь в воскресенье я приду напоить вас чаем к вам домой. Хотите?

— Ну конечно. — он боролся с тошнотворным ощущением роковой неизбежности. — Я просто не решался пригласить вас.

Она сказала весело:

— Ну, в таком случае я намерена стать частой гостьей в холостяцкой квартире. Да и уже пора, не правда ли?

Он внутренне отшатнулся, воочию увидев, как символ своей никчемности, пятнистое зеркало в «Апартаментах», мраморную каминную доску, две-три жалкие книги, — и тошнотный страх пронизал его ноги нитью слабости.

Эдит повернулась к нему, удивленная его молчанием.

— Так как же, Джо?..

— Да, конечно, пора, — ответил он торопливо, и собственные слова заставили его принять бесповоротное решение, которое сразу его успокоило: он должен уехать из «Апартаментов». Как глупо, что он не сообразил сделать это раньше! — Собственно говоря, — добавил он, удивляясь тому, как много лет понадобилось, чтобы высвободить даже такую частицу правды, — давно-давно пора, Эдит.

Риджби еще раз посмотрел на черную коробочку на столе перед Рокуэллом — коробочку, в которой лежали золотые часы с цепочкой — традиционный подарок служащим компании, уходящим на покой после тридцатилетней службы, и, восстав против него, восстал против всех присутствующих и против самого духа этого торжества.

Рокуэлл произносил речь:

— …и главное в работе, которой отдаешь жизнь, — это чувствовать, нет, знать, что ты внес свою лепту в развитие своей страны и в дело улучшения социальных условий во всех сферах жизни!

Вокруг стола, набирая силу, раздались одобрительные хлопки, зачинателем которых был сэр Бенедикт Аск. «Можно прямо поклясться, что он сам в это верит», — подумал Фиск. А Риджби сказал себе: «Арнольд все тот же. В каждом дюйме блистательный оратор, значительный человек».

Когда аплодисменты стихли, управляющий продолжал:

— Никому из присутствующих здесь сегодня не нужно напоминать, что в основу нашей организации был положен принцип общественного благосостояния и что мы во всем следуем нашему девизу «Fide et Fiducia» — «Верность и Доверие». Мы создали учреждение, позволяющее нашим согражданам пожинать плоды своей бережливости и своей предприимчивости и собственными стараниями обеспечивать себе независимость и самоуважение, которых ни благотворительность, ни правительство не в состоянии им дать.

Вновь сэр Бенедикт захлопал, подавая сигнал к общим аплодисментам. Он получал от всего происходящего огромное удовольствие. Съежившись в своем кресле, он не сводил глаз с Рокуэлла, одобрительно кивая, оценивая, как глава всего племени, качество исполнения священного ритуала. Во время войны Арнольд снискал большую известность своими речами на митингах, когда он ратовал за подписку на государственный военный заем или призывал молодежь вступать в армию, и, если он с легкостью изрекал прописные истины, он изрекал их искренне и убежденно. Как в его любимой цитате из Лорда Дансени:

Сэр Бенедикт вспоминал и поглаживал подбородок, а Рокуэлл смотрел вниз, на Холскома, на морщинистое лицо, толстые стекла очков, белую бахромку вокруг лысины.

— И, пользуясь этим случаем, я хочу сказать вам, мистер Холском, что ваша деятельность была необходима для осуществления этих идеалов, а ваша преданность тому, что все мы порой считаем механической рутиной, таила в себе глубочайшее значение. Я заявляю со всей искренностью, на которую я способен, что у вас есть все основания гордиться своей работой, все основания считать, что вы не зарыли в землю своего таланта.

И он с надлежащей торжественностью вручил Холскому часы. Холском произнес ответную речь — краткая хвала в адрес «Национального страхования» и сослуживцев, несколько слов благодарности, и все.

Начался обмен рукопожатиями, и Риджби ощутил официальное прикосновение ладони к ладони, завершавшее тридцатидвухлетнюю совместную работу.

— Ну, всего хорошего, Джо. Ведь и вам уже недолго осталось.

— Да, конечно. Желаю удачи, Эрни.

— Спасибо, Джо. И вам того же.

У Риджби защемило внутри. Среди этих людей он был нулем. Его пригласили только из любезности, а не потому, что у него было на это право. Он поглядел на Рокуэлла, беседующего с сэром Бенедиктом. Арнольд, подпирая рукой подбородок, размышляет над сложной проблемой! Арнольд, человек красивых слов и жестов, Полоний, сильная личность, человек, создавший «Национальное страхование», поместивший флаг над парапетом, свиток с гордым девизом над входом и себя в огромном кабинете, окна которого выходят на запад, открывая его взгляду весь город. Он может говорить веско, так как знает, что говорит. Но знает он не все! Например, он не знает Джозефа Риджби. (Риджби расправил плечи.) Близится время, когда ему придется узнать Джозефа Риджби получше! Комнату переполнял гомон голосов — клетка с попугаями! Себя он ощущал орлом на недоступной вершине своего воображения.

Вернувшись за свой стол, он попытался сосредоточиться на работе, но продолжал думать о другом. Фиск займет место Холскома, а кто займет место Фиска? Поверх очков он взглянул на Льюкаса, который с небрежной уверенностью что-то диктовал стенографистке. Он начал было прикидывать, но тут же пожал плечами. Что ему теперь за дело до всего этого? Мервин Льюкас или Уилли Фиск — лишь часть давно и слишком хорошо известной схемы перемен, которые ничего не меняют для него. Не меняют? — подумал он со злорадством. Скоро он пригласит Эдит в квартиру, которая уже почти готова. Он заново пережил лихорадочные, упоительные недели — переезд из «Апартаментов», покупку мебели, картин, статуэтки, которая так хорошо гармонирует с торшером. Его сердце стучало. Что знает о нем Рокуэлл или кто-нибудь другой? Служение! Доверие! Преданность! Честность! Призраки и тени. Для него истина — лишь то, что опровергает постылое прошлое. А времени так мало!