— Совсем пережарилось, — сказала она огорченно. — Еще немного — и остались бы одни угли.

— Да ну ладно!

Хоть бы подумала, чего ему стоит держать машину на ходу, злился он. Не говоря уж о деньгах, никакого терпения не хватит!

Схватив спички с плиты, он потянулся к газовой колонке над ванной.

Мало того, что ванну впихнули в кухню, им еще понадобилось установить ее вплотную к плите! Это последнее обстоятельство выводило Арти из себя. То, что вначале было лишь легкой досадой, стало бешеной злостью в тот вечер, когда ему вздумалось искупаться, пока Пегги жарила рыбу. Жир на сковороде буйствовал больше обыкновенного, и Арти выбрался из ванной весь в пятнах, словно у него началась корь. Глаза и кожу отчаянно щипало, а Пегги хохотала до упаду. Это происшествие все еще было живо в его памяти, и Арти постоянно казалось, что его незаслуженно притесняют, да к тому же горелка в колонке часто капризничала и тоже служила поводом для недовольства и раздражения.

В эту минуту его руки были по локоть перепачканы смазкой, Пегги требовала, чтобы он немедленно садился обедать, позади осталось утро, потраченное на обнаружение все новых и новых неполадок в моторе, так что он меньше всего был склонен считаться со стряпней жены или с коварным характером газовой горелки.

Мстительно чиркнув спичкой, он повернул краник и поднес огонек к прорези в боку колонки. Взметнулось зловещее синеватое пламя, колонка громко ухнула, посыпался зеленовато-серый нагар.

Пегги взвизгнула, резко повернулась и смахнула с плиты кипящий чайник. Ее вопль поразил самый центр нервной системы Арти. Вне себя от ужаса, он выругался, схватил Пегги и поволок, понес ее на кушетку в комнате.

— Ты не обварилась, крошка? Ах, черт! Не обварилась? — твердил он, со страхом вглядываясь в ее бледное лицо.

Пегги мотнула головой, тихонько всхлипывая: одна рука прикрывает глаза, другая прижата к животу. Арти впился в нее глазами, но, не заметив никаких грозных признаков, вздохнул с облегчением.

— Ну, как ты, крошка?

Пегги застонала и произнесла прерывающимся голосом:

— Если хозяин откажется поставить новую колонку, Арти, тебе придется купить ее самому. Вот и все.

— Ну, конечно, крошка, я куплю, — поспешил он ее утешить. — Вычту из квартирной платы. Посмотрим, как обрадуется старый скупердяй!

— Мне все равно, как ты ее купишь, только купи обязательно! — хныкала Пегги.

Губы Арти сжались.

— Как насчет поесть?

— Мне не хочется, Арти. — Пегги снова вздохнула. — А ты кушай, все готово. Может, попозже я чего-нибудь съем.

Когда он принялся за еду, Пегги спросила:

— А машину ты еще не починил, Арти?

— Забарахлил карбюратор. Плевое дело, — ответил Арти, пытаясь предотвратить неизбежное: Пегги все чаще и чаще пилила его из-за автомобиля.

— Она то и дело ломается. Только деньгам перевод. Почему ты ее не продашь? Я тебя уже сколько раз просила!

Уголок его рта задергался. И как это ей не надоест?

— Ты же знаешь, что я ее продам. Так зачем все эти разговоры? Я ее держу только для экстренного случая, а его уже недолго ждать. И чем скорее, тем лучше.

Пегги слабо улыбнулась.

— Конечно, Арти. Я теперь похожа на воздушный шар, — улыбка исчезла, на реснице повисла слеза и печально поползла по щеке.

Арти захлестнула жалость.

— Да ну же, крошка! Не расстраивайся так! Скоро ты снова будешь первый класс, как раньше.

— Арти, знаешь что…

— А?

— Я боюсь машины, она такая тряская… Я хочу карету «Скорой помощи».

Слоун закрыл глаза и кивнул.

— Ладно, — сказал он, — пусть будет карета. Я договорюсь о карете, раз ты так хочешь.

— Спасибо, Арти. Мне так будет спокойнее.

Пегги закрыла глаза. Арти доел обед, унес посуду на кухню, вымыл ее и убрал. А потом крикнул:

— Я, пожалуй, пойду еще повожусь с карбюратором!

Ответа не последовало. Он заглянул в комнату. Пегги лежала на диване: глаза закрыты, голова скатилась с подушки. Он испуганно нагнулся над ней и прислушался. Она дышала ровно и спокойно. Он с облегчением выпрямился, снова посмотрел на нее, на опухшее, в пятнах лицо, на бесформенное тело и почувствовал жалость. Почему-то ничего другого он не чувствовал, только жалость. Мысль, что Пегги теперь всегда будет такой, жгла его, больно язвила тщеславие. Что, если она станет толстухой?.. Он внутренне поежился. Мужчине все-таки нужно чувствовать, что он обзавелся женой, на которую еще долго будет приятно смотреть, дети там или не дети…

Слоун спустился к машине, открыл капот и нахмурился. Нет, хоть он сдохнет, но эта сволочь заведется! Он обругал заевшую гайку. Ну конечно, он машину продаст, только не сейчас. Она может пригодиться, чтобы… Он устыдился своей мысли, но продолжал думать о том же. Он ведь чуть ли не год просидел взаперти — ну, им этого не объяснишь. Да и вообще они не способны понять, каково приходится человеку, пока они такие. Ходишь на службу, возвращаешься домой, ложишься спать. Смотришь в паршивое окошко, и больше тебе никаких развлечений. А квартира с каждым разом кажется все меньше и меньше.

Он орудовал ключами, и его все сильнее манила былая свобода, укрепляя смутное намерение воспользоваться родами Пегги и заполнить эти дни сусальным блеском карнавального веселья и ничем не сдерживаемой похотью.

Он принялся мурлыкать танцевальный мотивчик. Ритм щекотал его подошвы, и он в такт постукивал по картеру гаечным ключом, кружил в толпе, ощущал жаркий и быстрый пульс стремительного ухаживания, вызывал в памяти слова-пустышки — знакомый заход, мираж в пустыне последних месяцев. А потом взялся за работу всерьез. «Ну же, стерва! Ты у меня забегаешь на этой неделе, карета там или не карета! Ну и что такого, если погулять вечерок или даже два? В могиле еще належимся, а когда человек столько вытерпел, разве он не имеет права передохнуть?»

Риджби проснулся, когда было еще темно. Он лежал и думал. Мысли его были удивительно ясны, и перед ним воскресали давно погребенные подробности его жизни: недолгие школьные годы, день, когда он начал работать в «Национальном страховании», первые служебные успехи, ухаживание и брак и сразу же те непонятные годы, когда его звезда затмилась, жизнь постепенно расщепилась надвое и за тем его лицом, которое для всех было «мистером Риджби», появилось другое, известное только ему самому.

Лицо, искаженное недоверием и горечью, — он стыдился его и скрывал, а морщины покорности судьбе становились все глубже. Теперь это лицо исчезло. Он оставил его неделю назад в кабинете Рокуэлла вместе с остатками своего былого осторожного характера, слагавшегося из закоснелых привычек.

Ему позвонила секретарша Рокуэлла, и слабый отзвук того, чем мог бы стать для него этот звонок тридцать лет назад, был теперь как поцелуй Иуды. Скоро наступит пятидесятый год его службы здесь, подумал он. И Арнольд появляется у смертного одра. Разумеется, речь пойдет о его уходе на пенсию: убедительное рассусоливанне о долгой и верной службе, хвала за бесплодные годы.

Когда он вошел в кабинет, Рокуэлл встал и протянул ему через стол руку.

— Доброе утро, Джо, — сказал он с фамильярностью прежних лет, — садитесь, поболтаем.

— Спасибо, Арнольд.

Эта ответная фамильярность сначала удивила Рокуэлла, а потом показалась ему приятной и немного забавной. Эти слова были произнесены так, словно за все это время ничего не произошло и основа их старых, почти забытых отношений осталась прежней. Откинувшись на спинку стула, он улыбнулся и сказал:

— Ну что же, Джо, немало воды утекло с тех пор, как вы начали работать в «Национальном страховании».

Риджби кивнул:

— Больше, чем мне хотелось бы, Арнольд. И воды болотной.

Слова противоречили мягкому, кроткому тону, и Рокуэлл с некоторой растерянностью старался найти обтекаемый ответ, не желая показывать, насколько ясен ему этот намек.

— Почти все мы, оглядываясь на прожитую жизнь, чувствуем то же, — сказал он в конце концов. — Подробности сливаются в крайне невыразительную картину.