И снова Льюкас ощутил разделяющую их пропасть. Возраст и прошлое. Но он не мог допустить, чтобы возраст и прошлое превратили его в покорного прислужника, вынужденного довольствоваться тем, что ему швырнут. Он сказал:

— Я не отвечаю за то, чего вам будет не хватать, сэр Бенедикт. А буду я или нет отвечать за то, что вы приобретете, — это не имеет отношения к моей честности. И я расхожусь и с мистером Рокуэллом совсем не в этом.

— Согласен, мистер Льюкас, и приношу свои извинения. Законность будет краеугольным камнем нашего будущего, каким бы это будущее ни оказалось. Итак, Арнольду придется теперь жить с юридическим этосом. Это будет для него чем-то новым.

Значит, Рокуэлл будет жить. Льюкас недоумевал.

А старик говорил:

— Арнольд Рокуэлл будет занимать свой нынешний пост, пока не уйдет на пенсию или не сочтет нужным сам от него отказаться. Таково единодушное решение правления. Однако в будущем важные решения он будет принимать только с одобрения правления. Ему придется понять, что в его возрасте он уже не может единолично нести полную ответственность за такую большую компанию, как «Национальное страхование», и мой долг убедить его в этом. Мой долг, кроме того, сообщить ему, что вы назначаетесь заместителем управляющего.

Льюкас слегка поклонился, не вставая.

— Благодарю вас, сэр Бенедикт.

— Вы это заслужили, — резко ответил старик. — Я хочу, чтобы вы ясно понимали свою роль. Все рекомендации по вопросам общей политики вы будете направлять непосредственно мне. Рокуэлл будет делать то же самое. Я все это организую. Правление будет возвращать все решения Рокуэллу для проведения их в жизнь. А вы будете отвечать за проверку их исполнения. Вам понятно?

— О да, сэр.

— Вам следует также учесть, что Рокуэлл не будет поставлен в известность о вашем контакте со мной или с правлением, и для видимости вы будете получать все распоряжения от него. Все ясно?

— Совершенно.

— Мы, конечно, понимаем, что положение ваше будет несколько щекотливым. Но думаю, что вам не придется занимать его слишком долго — вряд ли Арнольд способен быть настолько уж слепым.

Льюкас решил, что отвечать ему незачем. Чтобы занять это положение, ему нужна только способность выполнить все, что оно от него потребует. А такой способностью он обладал в полной мере. Он знал это еще тогда, когда работал в бухгалтерии. По сути, он станет самым молодым управляющим компании, побив рекорд Рокуэлла на четыре года. Эпоха краснобая кончилась, мыльный пузырь должен вот-вот лопнуть. Несколько секунд он слышал только монотонный голос, не различая слов, но потом заставил себя сосредоточиться.

— …из-за безработицы и сокращения покупательной способности депрессия привела к снижению цен на товары широкого потребления, а также ценности капиталовложений, и увеличила покупательную способность денег. Это не должно нас тревожить. Наш товар — деньги, и если он становится более ценным, это открывает перед нами новые перспективы. Разумно вкладывая эти деньги, мы можем заложить основу такой будущей экспансии, о какой не приходилось и мечтать. «Национальное страхование» — большая компания. Но когда депрессия кончится, она окажется самой влиятельной финансовой единицей в нашей стране.

Льюкас внимательно смотрел на сэра Бенедикта. Какие видения встают перед этими глазами, какие мечты вливают энергию в тело и дух такого старика? Он знал, что сэр Бенедикт Аск был известным финансистом, но мог только догадываться о размахе его нынешних замыслов. Его собственные честолюбивые устремления, не выходившие за пределы нынешней структуры «Национального страхования», казались в сравнении с этим ничтожными, и впервые в жизни Льюкас растерянно ощутил свою ограниченность.

— Надеюсь, вы понимаете, какие возможности открываются перед вами, мистер Льюкас, — говорил старик. — Надеюсь, вы человек, способный понять свою роль. Она заключается в том, чтобы на основе «Национального страхования» создать в нашей стране коммерческую империю. И пусть это не покажется бредом величия! В процессе ее создания «Национальное страхование», возможно, станет чем-то совсем иным, сохранив только прежнее название, потому что принципы, на которых оно строилось, утратили валидность. Теперь мы не обязаны рассматривать наши отношения с обществом как обоюдовыгодные. Именно эту пилюлю, мне кажется, и не сможет проглотить Арнольд. Это означает, что все его старания были сведены на нет силами, над которыми он не властен, и что у нас не существует иных обязательств, кроме как по отношению к самим себе.

Льюкас медленно кивнул. Теперь он чувствовал под ногами твердую почву. Он сам мог бы сказать сэру Бенедикту то же самое. Он мог даже предсказать, что услышит сейчас от старика: в их распоряжении находятся деньги, связанные договорными обязательствами, и поэтому значительная часть этих денег неизбежно останется у них. И он подавил улыбку, когда эти слова были произнесены.

— Естественно, такая политика в значительной степени уничтожит то доверие, которым мы пользуемся. Мы должны быть к этому готовы. В нашей новой роли мы будем играть злодея перед большой аудиторией, и нас не должно заботить, что она подумает об исполнении. На развалинах своего доброго имени мы воздвигнем наше будущее, и со временем никакое правительство не захочет вмешиваться в наши дела, да у него и не будет на то власти. — Он посмотрел на Льюкаса совсем молодыми глазами. Затем они затуманились, погасли, в его голосе зазвучала горечь. — Реальность я завещаю вам, мистер Льюкас. В моем возрасте я должен удовлетворяться мечтами. — В этих словах была бесконечная усталость, впрочем, тут же исчезнувшая. — Ну как, вы согласны? Вы хотели этого? Вы считаете, что способны справиться с такой задачей?

— Это именно то, чего я хотел, сэр Бенедикт. Я с большой радостью думаю о возможности работать с вами и опираться на ваш опыт в течение многих лет. А если я окажусь неспособным, то знаю, что вы первым заметите это.

— И первым это скажу. Ваше письмо пришло в благоприятный момент. Я должен поздравить вас: вы обладаете прекрасным чувством ритма. И мужеством. Бедный Арнольд! Как он чувствует себя в эти дни? Боюсь, ему будет очень горько осознать, что он уже больше не является источником вдохновения и основой того мира, который он построил для себя. И я думаю, что он так и не сможет понять, почему его отвергли.

Дэнни шел по Глиб-роуд, засунув руки в карманы; его глаза то оживлялись, то вновь становились сумрачными. Слово лорда Хэвишема действительно оказалось нерушимым, и Пола была теперь в Англии. Он пошел на пароход проводить ее. Толпы на пристани и на палубах, суматоха, взволнованные прощания, атмосфера предвкушения неведомого — все это помогло ему понять, что должна чувствовать Пола сейчас, когда она уезжала, чтобы больше ни разу не оглянуться на прошлое.

Она резко обернулась, когда он вошел в ее каюту.

— Дэнни! А я думала, что ты совсем отряс мой прах со своих ног.

— На празднование я прийти не сумел, — сказал он. — Весь день пытался напиться, но так ничего и не получилось, — он вынудил себя улыбнуться. Это празднование все еще представлялось ему чем-то жутким, словно веселое торжество по поводу смерти друга.

К его удивлению, в каюте были только ее отец и сотрудница из журнала. Пола представила ее как Лолу, и Лола сказала:

— Ха! Я так и знала, милочка, что в твоей жизни все-таки есть мужчина.

— Неизменно верный, — заметила Пола, — единственный на всю свору.

Она чмокнула его в щеку. Она была возбуждена и болтала без умолку. Перед ней открывался широкий мир, и он весь принадлежал ей.

Лола распрощалась задолго до отхода парохода, а вскоре и Касвел под каким-то предлогом вышел из каюты.

Дэнни вынул из кармана коробочку.

— Желаю удачи, Пола.

Она открыла ее и поглядела на кулон.

— Дэнни, я чувствую себя такой мерзавкой!

— Я вовсе этого не хотел.

— Ну конечно.

— Мне будет тебя очень недоставать, Пола (что еще мог он сказать?).