— Но в таком случае возможно даже, что наша компания станет держателем контрольных пакетов очень многих предприятий!

— Точнее было бы сказать «вероятно». Как по-вашему, Мервин?

В голосе управляющего была такая смертоносная уверенность, что Льюкас внутренне поежился. Если Рокуэлл вдруг решит шагать в ногу, его так просто не свергнешь. Ведь сэр Бенедикт питает к нему слабость. Вдруг Рокуэлл взглянет на свое положение трезво и подыщет какой-нибудь новенький идеал, чтобы уйти от морального поражения? Такая опасность была вполне реальной. Эта мысль смутила Льюкаса и заставила его более открыто поддержать позицию правления.

— Мне кажется, мистер Рокуэлл, что для «Национального страхования» это наиболее логичный путь. По-моему, мы неминуемо окажемся в тупике, если будем сохранять доверие, которое ничего не стоит, или брать на себя ответственность, которую при существующей ситуации, от нас не зависящей, мы брать на себя не обязаны. На мой взгляд, мы в первую очередь обязаны думать о себе, и никакие благие пожелания не изменят этого положения. Как не изменят они и нас самих. Мы — самостоятельная единица в экономической жизни страны, и если мы решим сохранить страхование, то должны сделать это на удобных для нас условиях. Другими словами, мы вынуждены выбирать тот путь, который будет наиболее подходящим и выгодным для наших интересов.

Мысли Рокуэлла заплясали. «Ты — жадная тупица, попугай, ничтожество!» Он сдержал рвавшиеся с языка слова. Жгут его гордости стал еще туже, противясь яду, который ему предстояло глотать во все увеличивающихся дозах, если он попробует побить Льюкаса его же собственным оружием. Он понимал, что не сумеет заставить себя сделать такой шаг. Воздвигнутое им величественное здание уже превратилось в жалкие развалины, и ему остались только его честность, его глубокая личная связь с прошлым компании, его верность своим идеалам. Принять новую точку зрения, подыграть сэру Бенедикту — значило бы услужливо содействовать собственной духовной гибели. Прерывая тяжелое молчание, он сказал:

— Великолепное резюме, Мервин. Неужели оно принадлежит только вам? Сомневаюсь. Мы собираемся под прикрытием законности торговать человеческим горем во имя погони за властью. И поскольку уже очевидно, что прошлое надо будет похоронить, остается только выбрать подходящего могильщика. Ну, меня эта профессия никогда не прельщала. К тому же сэр Бенедикт, конечно, понимает, что я вряд ли соглашусь стать собственным палачом. Быть может, эта роль поручена вам?

Льюкас багрово покраснел. Он не был готов к такой откровенности, хотя теперь уже можно было не сомневаться в намерениях управляющего.

— Мне трудно представить себе что-нибудь более неприятное, — сказал он. — Я не обладаю вашим авторитетом, мистер Рокуэлл, и способен только выполнять то, что мне скажут, насколько это в моих силах.

Рокуэлл кивнул.

— Ну конечно, Мервин. Я позволю себе прибавить, что, на мой взгляд, это вы выполните безупречно.

Он взял меморандум, подписанный сэром Бенедиктом Аском, и передал его Льюкасу.

— Вот ваше первое поручение. — Прикосновение к этой бумаге вызвало у него дрожь гадливости, словно он платил доносчику. Размеренно и спокойно он произнес: — Во всяком случае, я могу не сомневаться, что у меня есть человек, который выполнит его безукоризненно.

Когда Льюкас ушел из кабинета, Рокуэлл продолжал сидеть за столом, изумляясь своему одиночеству. Прошедшие годы дали ему так много, и он взамен отдал так много того, что было им самим. Но он об этом не жалеет и не пожалеет о занятой теперь позиции, даже если его попросят подать в отставку. Нет, ужас ему внушала мысль, что он отдал свою жизнь чему-то прогнившему изнутри и что им воспользовались как орудием для создания картонного идеала, который должен был теперь принести дивиденды некоему старику и купленному этим стариком молодому помощнику.

Встав из-за стола, он пошел к окну. Времена еще изменятся, но нависшая над ним угроза никуда не исчезнет.

И для него рубцы, оставленные этой эпохой, никогда не заживут. Он подумал: «Где нет цели, там нет жизни. Теперь я как Джо Риджби».

Половина обитателей Токстет-роуд уже осталась без работы, и Марта О’Рурк меньше бранила мужа за то, что он потерял свое место, чем в свое время за то, что он его сохранял. Она словно извинила неизвиняемое, и поэтому их отношения стали менее напряженными.

Больше всего ее тревожил Дэнни. Она уже давно почувствовала его внутренний конфликт — во всяком случае, она видела, что теперь, когда вокруг все теряли работу, он не ценил своей.

— Понимаете ли, нужно заставить его понять, что он не может требовать, чтобы все шло так, как ему хочется, — объяснила она. Она сидела в гостиной церковного дома и разговаривала с преподобным Рейди. — Если бы он не покинул церкви, его ничто не смущало бы. У него был бы путеводный маяк и опора. А теперь у него ничего нет.

Преподобный Рейди в кресле напротив неторопливо кивнул и задумчиво помешал ложечкой чай.

— В конце концов он не несет ответственности за огромное деловое предприятие, о котором ему известно очень мало, миссис О’Рурк. Если бы мне удалось объяснить ему, что никакое дело рук человеческих и не может быть совершенным, полагаю, тогда я сумел бы убедить его в том, что он выполнит свой долг, именно оставшись там, где он находится сейчас.

— Да конечно же! Все дело в том, что он почему-то чувствует себя обманутым. Вот к чему приводят суетные надежды. Я знаю, что если он еще продвинется по службе, то переменится. У него будет ответственная должность и больше денег. Важно ведь не то, что ты хочешь делать, а то, что ты должен делать. Это теперь понимают все. Даже люди, которые занимают самое высокое положение.

— Необходимость всегда была матерью изобретательности, — сказал преподобный Рейди. — Иногда эта изобретательность не приносит того, на что мы надеемся, но из страданий и испытаний рождается благо. И он сам может стать тем благим даром, которое уготовано будущим для той компании, в которой он работает… Простите, я забыл, как она называется?

— «Национальное страхование».

— А, да-да. На Мартин-Плейс… Я хорошо знаю это здание.

— Вы бы сказали ему, что незачем топтаться у подножия лестницы. Если он хочет чего-нибудь добиться, то должен подняться на самый верх, не правда ли?

— Разумеется. Преуспеть в том, чем он занимается, — его долг.

Марта энергично закивала.

— Это самое я ему и говорю. Отступить, когда можно чего-нибудь добиться, — значит проявить трусость.

— И большую глупость, миссис О’Рурк. Он будет сожалеть об этом всю жизнь. Надо заставить его понять, что в такие времена, как эти, бремя ответственности — тяжелое испытание для тех, кто стоит у власти.

Почувствовав в упрямстве Дэнни оскорбительный вызов такой глубокой мудрости, Марта сказала:

— Беда в том, что он думает, будто все знает.

Священник кивнул. Вспомнив свой давний разговор с молодым О’Рурком, он мог с ней только согласиться. Самонадеянный молокосос! Конечно, он ради его матери поговорит с ним еще раз, но мысль об этом не доставила ему ни малейшего удовольствия. Он ободряюще улыбнулся.

— Обычный недостаток юности, — сказал он. — Однако небольшая беседа могла бы быть для него очень полезной. Может быть, в следующую субботу днем?

Марта кивнула.

— Мне очень неприятно вас затруднять. Вы уж извините, что я так к вам зашла.

— Мой долг, миссис О’Рурк, требует, чтобы я делал все, что в моих силах. — Он встал, радуясь, что хоть это позади. — Не выпьете ли перед уходом еще чашечку?

Дэнни еще одевался, когда в комнату к нему ворвался отец.

— Поздравляю, сынок! Посмотри-ка, вот твоя фамилия в газете. Ты сдал экзамен!

Недошнуровав ботинка, Дэнни взял газету и просмотрел результаты экзаменов. Он сдал без отличия, но и этого было достаточно.

— Я так и знал! — радовался Деннис. — Я всегда говорил Фреду Тейлору, и Джо Камерону, и всем ребятам, что ты сдашь. Так оно и вышло! Теперь тебе есть на что опереться.