Он стоял перед отелем «Мэншенс» и ждал, внимательно вглядываясь в каждый возникавший над гребнем холма автомобиль, пытаясь поскорее определить его цвет в ослепительном свете уличных фонарей. Автомобили проносились мимо, синие, черные, серые, бежевые, белые — всех цветов, кроме красного. И вдруг — красный. Он замахал рукой, но автомобиль не остановился. Да успокойся же ты, сказал он себе. Они подъедут, остановятся у тротуара. Пола распахнет дверцу и крикнет: «Садись, Дэнни! Извини, что опоздали», — а потом представит его остальной компании — веселой компании, единственной компании, с какой стоит встречать Новый год.

Так что жди, жди и смотри; смотри на толпу, на сумасшедший водоворот автомобилей, автомобилей, автомобилей, которые, возникая вдали, будят надежду, на миг заслоняют все остальное и проносятся мимо. Жди и смотри безжизненными глазами на пляшущие огни они вспыхивают, вспыхивают и дразнят ночь коварными улыбками. И уйди. Только дурак ждет и надеется, только дурак может поверить. Это же была шутка, новогодняя шутка. «А я ему говорю: «Поехали со мной!» Она будет где-то смеяться, развлекая своих приятелей.

Он шел в ярком свете, среди веселого шума, доносящегося отовсюду: бренчанья рояля, дроби барабанов, обрывков песен и смеха. Он не может вернуться домой, обратив эту ночь в назидательный пример. «Я же говорила тебе, что людям нельзя доверять. Если бы ты меня слушал…»

Он купил пачку сигарет и направился к парку. Он сидел на скамье и без всякого удовольствия курил, изобретая оправдания для Полы (автомобиль сломался, его владелец заболел), убеждая себя, что все к лучшему. Он ведь, в сущности, не был готов к этому вечеру, и денег почти нет, и танцевать он не умеет. Спальня, в которой Молли дала ему несколько уроков, была слишком тесна. Он будет ходить в школу на Сити-роуд и научится танцевать по-настоящему. Пола, конечно, танцует хорошо. Он представил себе, как он нелепо стоял бы где-то в стороне, за спинами ее друзей, и продолжал строить планы… Он купит выходной костюм, новые башмаки. Нельзя же выглядеть совсем юнцом! Слава богу, что теперь он уже не младший клерк! И пышная процессия надежд и зароков продолжала разворачиваться до тех пор, пока мерное падение капель с росистой листвы и ощущение табачного перегара во рту не заставили его поглядеть на часы. Выпить чашку кофе, и время будет достаточно позднее, чтобы идти домой.

Уличное движение вновь оживилось: расходилась театральная публика, трамваи выплескивали свой человеческий груз на ярко освещенные тротуары, и ночь словно опять превратилась в ранний вечер.

«Марокко» — бежали по фасаду красные и зеленые буквы. Он уже направился ко входу, как вдруг ему показалось, что навстречу идет Риджби. Поспешно укрывшись в подъезде, он подождал, чтобы пара прошла, а потом поглядел ей вслед. Да, это был Риджби, но словно переодетый, словно талантливо и уверенно играющий какую-то роль, — кто угодно, только не старый клерк за столом у высокого окна, с пером в руке, с сеткой усталых морщин вокруг глаз! А женщина с ним? Его жена? Вот «очень счастливый новый год», на который он намекал сегодня днем: и вот, подумал Дэнни, совсем другой человек.

Размышляя над этой тайной, он вошел в «Марокко» и отыскал свободный столик под пестрым мозаичным панно с мечетями, минаретами и узеньким полумесяцем, один рог которого был отбит. Он заказал кофе. Поигрывая ложечкой, он думал: кто из сослуживцев знает Риджби? Кто вообще кого знает? Дент, Салливен, Льюкас, Джадж, Слоун — они один за другим проходили перед его умственным взором, ряд незаконченных портретов, и самым незаконченным из них был его собственный. Когда же и где будет дано тебе почувствовать, что тебя знают и ты перестал быть чужим среди чужих? Риджби спрашивать бесполезно. И не только Риджби, но и всех, кто не работает с инструментами, создающими узор мыслей и стремлений, в точности подобный его собственному. Из них всех это может знать только Рокуэлл. Он ведь доказал все, что необходимо было доказать. Ответ на вопрос скрыт в кабинете на верхнем этаже. И надо найти способ добыть его оттуда.

Когда Дэнни вспомнил про кофе, остывшую жидкость уже затянула пленка. Отодвинув чашку, он встал и пошарил в кармане, нащупывая деньги. На улицу он вышел под аккомпанемент гудков, свистков и рявканья автомобильных сигналов. Кругом властвовало заразительное веселье — намек на то, чего он лишился, и Дэнни стиснул зубы, борясь с разочарованием, которое превратило в пыль все утешительные выдумки. Эта ночь оказалась пустышкой. Как, наверное, и Пола. Пусть убирается к черту! Во всяком случае, усмехнулся он, ад станет еще привлекательнее.

Весь вечер Риджби был во власти одной-единственной мысли: она мешала ему смотреть на сцену, превращала его в нервный центр, готовый мгновенно отреагировать на любое слово или жест, которые могли бы послужить благоприятным поводом сказать то, что он собирался сказать.

Он твердо знал, что именно он хочет сказать, но это должно быть сказано как часть общего хода мысли его и Эдит, как нечто взаимное и само собой разумеющееся, а не внезапное предложение ни с того ни с сего. Но до сих пор их беседа еще ни разу не дала ему такой возможности, а придать ей необходимый оборот он не решался, уверенный, что это выйдет у него нарочито и до прозрачности прямолинейно.

Ни разу в жизни он не переживал подобной минуты. Весь мир был теперь словно одеяло, в которое он закутался, и осталось только подоткнуть два-три уголка.

Эдит поставила чашку на блюдечко и посмотрела на часы.

— До двенадцати остается пять минут, Джо. Выйдем на балкон.

На балконе он закрыл за собой дверь, словно отрезая себе отступление, а Эдит сказала:

— Какая удивительная ночь, Джо! Взгляните, этот паром — как огромный светляк.

Они стояли, опираясь о перила. Риджби сказал что-то о кошачьих глазах в темноте: он должен был сказать совсем другое, эти слова вырвались у него случайно — отзвук его неуверенности, его смятения. Он выпрямился, напрягая всю волю, раздираемую острыми когтями мрачного предчувствия.

Ведь именно ради этого он трудился и строил планы, как ребенок строит башню из кубиков, которая задрожит и рассыплется при первом небрежном прикосновении.

После короткого молчания Эдит повернулась к нему:

— Я давно уже хочу спросить у вас одну вещь, Джо. Почему вы заговорили со мной в тот день в картинной галерее?

— Просто чудо, что я решился открыть рот, — ответил он.

Эдит весело засмеялась.

— У вас это получилось очень непринужденно. Я даже подумала тогда, что вы вообще имеете такое обыкновение.

— Эдит, я холодел от страха.

Она коснулась его плеча.

— И вы все еще боитесь, Джо?

Он воспринял этот вызов всем своим существом и ощутил жаркую радость и волнение.

— Нет, — сказал он, — теперь я не боюсь. И я всегда боялся только себя, а не вас. Вы подняли мои акции, когда они стояли совсем низко.

— Это очень хорошо, Джо. Надеюсь, мне удастся и дальше их поднимать.

Риджби почувствовал, что вся оставшаяся его жизнь сжалась в те несколько секунд, после которых он сказал:

— Тогда вам придется выйти за меня замуж, Эдит.

Она улыбнулась ему:

— Конечно. Я об этом уже думала. Хотя в нашем возрасте такая идея и кажется немного странной. Наверное, потому, что она утратила былой романтический блеск. Но ведь такой блеск вообще недолговечен, не так ли? Он быстро тускнеет.

— Для меня этот вечер полон такого романтического блеска, какого я не знал за всю свою жизнь.

Боясь поверить этому, она накрыла его руку своей.

— Вы очень добры, Джо. Мне даже захотелось стать на тридцать лет моложе.

— Не надо этого хотеть, — сказал он настойчиво. — Я не хочу жить с вами в мире ретроспективных фантазий. И не надо грустить о том, что мы такие, какие есть. Я должен вам сказать одно, Эдит: для меня это начало. У меня нет прошлого.

Эдит сделала движение к нему, и он ее обнял. Их лица почти соприкасались, и она прошептала: