— Я знаю… Я знаю, Дэнни. Пиши мне. Непременно. И пришли свои стихи. Я найду способ их издать, дай мне только разобраться в обстановке.

— Договорились. Беру тебя в литературные агенты. Но без комиссионных.

— Я сделаю все, что смогу, Дэнни, — она порывисто бросилась к нему на шею и крепко его поцеловала.

Дверная ручка предостерегающе повернулась. Затем вошел Касвел.

— Ну что ж, девочка, — сказал он. — Провожающих просят удалиться.

Дэнни сказал, что будет на пристани.

— Всего хорошего, Пола.

Она улыбнулась. Ему показалось, что она вот-вот заплачет.

Он стоял среди колышущихся носовых платков, среди леса поднятых рук. Пола махала, пока пароход не скрылся за мысом. Тогда, разойдясь с Касвелом в толпе, Дэнни ушел с пристани.

И сегодня его угнетало все то же ощущение невозвратимости. Нельзя разлюбить, просто убеждая себя, что все кончено. И нельзя свыкнуться с такой потерей, как нельзя свыкнуться с потерей руки или ноги. И от этого он еще острее чувствовал, что его мир все больше съеживается. Даже самая надежность его работы в такие времена была тоже еще одной формой одиночества. Скрытые течения сомнений, страха, взаимного недоверия на службе были для него постоянным источником терзаний. Обеспеченность только ради обеспеченности представлялась ему бессмысленной. А он все чаще и чаще чувствовал, что является каждый день на службу только ради конверта с еженедельным жалованьем.

«Чем ты еще недоволен? — говорила ему мать. — Ты один из счастливцев». Он не стал спорить. Кто они, эти счастливцы? Слоун? Льюкас? Рокуэлл? Салливен? Дент? Фиск? Он не берется судить. Но, конечно, самая счастливая из всех Пола, подумал он. Ведь счастье в том, чтобы найти себя. И вот это счастье ему никак не дается.

Он брел по Бродвею, на перекрестке, лавируя между машинами, свернул на тихую Сити-роуд и неторопливо зашагал вдоль ограды парка. На противоположной стороне огни «Альберта» затопляли тротуар. Он перешел улицу и остановился у входа, наблюдая за кружением танцоров и слушая ритмичный грохот джаза. Бешеный взрыв музыки — танец окончился, и середина зала опустела. Дэнни увидел, как «Шикарные мальчики» поправляют ноты, выдувают слюну из инструментов, смеются, переговариваются с толпящимися у эстрады поклонниками, и еще до того, как сунул руку в карман за деньгами, понял, что он сейчас войдет. Этот порыв был как неожиданное помилование — спасение от самого себя.

У дверей толпилось много народу, и он пробрался к колонне. Он заметил в зале много девушек — некоторые были с кавалерами, другие стояли по сторонам группами и в одиночку или сидели на стульях у стены. Затем он увидел вкрадчивое, обрамленное бачками лицо Джо Таранто. Таранто стоял, прислонясь к стене, и оглядывал сидящих девушек. Он мог бы предвидеть, что встретит здесь Таранто, — ведь это же один из любимых дансингов Молли, подумал Дэнни, и внутренне сжался при мысли, что тот его узнает.

Его оживление угасло, и он остался стоять, когда начался следующий танец. Он наблюдал, как группы у стен растворялись в общем ритмичном движении, а потом посмотрел на почти опустевший ряд стульев. Она сидела в одиночестве, но нетерпеливый взгляд противоречил нарочито небрежной позе. Едва она заметила, что он на нее смотрит, как сразу отвела глаза. Но когда он подошел к ней, она была готова и встала, не дожидаясь приглашения. Они начали танцевать, и она пожаловалась:

— Долго же ты раздумывал.

— Прошу прощения. Но я не импульсивный человек.

— А что это значит?

— В данном случае, скажем, развязный.

— Ну, а вообще ты какой?

— Трудно сказать. Может быть, робкий.

— А вот это зря. Сам же себе портишь всякое удовольствие.

Она танцевала хорошо, и он извинился за свою неуклюжесть.

— Нет, ты ничего, — сказала она снисходительно, — только не будь таким деревянным. Как тебя зовут?

— Дэнни… Дэнни О’Рурк. А тебя?

— Морин Томас. Я тебя тут что-то раньше не видела.

— Я тут впервые.

— Значит, новичок?

— Да.

— Я так и думала.

Она замолчала, и Дэнни попытался найти какую-нибудь тему, которая могла бы ее заинтересовать. Издали она показалась ему привлекательной, но вблизи ее накрашенное лицо было глупеньким, как у куклы, и Дэнни все не удавалось найти подходящий предмет для разговора. Ничего не придумав, он почувствовал напряженность и неуверенность в себе.

— Ты опять стал деревянным, — заметила она.

Он поглядел на ее лицо. Она улыбалась какой-то своей мысли.

— Еще раз прошу прощения, — сказал он. — Я давно не танцевал.

— Ты скоро втянешься. Нужно только немножко попрактиковаться.

Он ощущал прикосновение ее груди, ее бедер, двигавшихся в унисон с ним, и чувствовал в ее податливости ту соломинку, за которую можно было уцепиться взамен горизонтов — либо сужающихся, либо совсем утраченных. Когда танец окончился, он сказал:

— Могу я пригласить тебя на следующий, Морин?

— Только тебе придется быть поживее, чем в прошлый раз.

— Я постою с тобой.

— Если хочешь.

Они стояли и разговаривали, и Морин скоро принялась откровенничать. Он успел многое узнать про нее. Она живет на Бридж-роуд, работает на трикотажной фабрике, любит кино и танцы, но купаться ходит редко, потому что «совсем сгорает». Но вообще-то она купаться любит, сообщила она ему, как бы заверяя, что ссориться из-за этого не станет.

И она многое узнала о нем. Он живет на Токстет-роуд, работает в страховой компании «Национальное страхование», любит танцевать, но танцует редко, любит купаться, машины у него нет, и он учится на бухгалтера.

Они продолжали танцевать вместе. Теперь Морин без умолку болтала о себе и о том, что видела вокруг. Она знала многих посетителей дансинга, и час спустя Дэнни обнаружил, что у него завязалось шапочное знакомство по крайней мере с двадцатью людьми.

— Мне повезло, что я встретился с тобой, — сказал он. — Я уже не чувствую себя здесь чужим.

Позже они пошли в бар.

Морин поставила свой бокал.

— М-м-м-м… Вот вкусно-то было.

— Хочешь еще?

— Спасибо, не откажусь.

Они пили не торопясь. Морин то и дело поглядывала на Дэнни, словно пытаясь уловить в нем что-то, что ускользало от нее.

— А знаешь, ты же сегодня ни с кем не танцевал, кроме меня. Разве тебе не хочется и с другими танцевать?

— Нет. А ты хочешь вернуться в зал?

— Мне все равно. Мне тут тоже нравится. Ну конечно, долго засиживаться незачем.

— Так вернемся в зал или пойдем погуляем?

— Вернемся еще на один танец, — она быстро улыбнулась. — А потом пойдем погуляем.

Она танцевала, так тесно прижавшись к нему, что все их движения слились в одно долгое объятие. Это было словно ритуальная подготовка, которой ее молчание придавало еще большую напряженность.

Когда танец окончился, Морин сказала:

— Подожди меня тут.

Она вернулась с сумочкой, подкрасив губы и напудрившись, и они ушли из дансинга. Перейдя через Сити-роуд, они вошли в парк. Оба они знали, зачем идут сюда, но для нее этап садовой скамейки был уже прошлым, и, предупреждая намерение Дэнни, она сказала:

— Идем вон туда.

Это был укромный уголок, заслоненный от фонарей парка живой изгородью, а с другой стороны — деревом, ветви которого свешивались через решетку, отделявшую университетский сад. Морин осторожно вгляделась в темноту, а затем с облегчением сказала:

— Пусто. Дай-ка пиджак, Дэнни. Я не люблю, когда трава щекочется.

Он устроился рядом с ней, и она засмеялась.

— Если услышишь, что кто-нибудь идет, свистни или заговори громким голосом.

Она прижалась к нему, и он обнял ее и поцеловал. Она уже успела расстегнуть платье, и его рука коснулась ее груди, нажала сильнее, подчиняясь умелым движениям ее пальцев, жгучей радости ее прикосновения.

— Если хочешь, Дэнни, — она часто задышала, но, заметив его нерешительность, спросила: — Чего ты?

— Это же риск, Морин. (Ловушка, которую устроила Молли! Но он не Джо Таранто, а она не Пола.)