- Пусть тебя Бог простит, - поднялась Евфимия. - Буду возносить молитвы…

-  Не произнесёшь словечка теплоты? - жалобно спросил Косой.

- Холодно у тебя, - застегнула Всеволожа шубу-одевальницу.

Князь вскочил, раскрыл оконницу.

- Гляди! Легион тысяч войска! Братская дружина Дмитриева! Доблестные лучники вятчане! Пусть брат Дмитрий тесно заточен, пусть Иван Можайский изменил, пусть брат младший, Дмитрий Красный, не со мной. Один справлюсь! Ты гляди, гляди, какие воины…

- Зипунники, - не сдержала откровенности Евфимия. - По ним видно: ищут, где охапнуть.

- Врёшь! - закричал Косой. - Единственный мне близкий человек и… врёшь!

- Что меж нами близкого? - возразила Всеволожа. - Ты похитчик, я похищенная. Стыд за тебя, и только!

Князь закрыл окно.

- Ступай, пожалуй. Колешь ты не токмо ядовитыми булавками, а языком. Иди. Не знаю, встретимся ли…

Боярышня, на миг увидев прежнего Васёныша, не захотела уходить на вздорном слове. Пообещала:

- Вестимо встретимся! - И тут же, чтобы сменить речь, будто сочувствуя, спросила: - Твоих воев поубавилось? На пристани у Волги было больше.

Почуяв каплю теплоты в Евфимии, Васёныш улыбнулся.

- Сметчивая ты! Я часть вятчан отправил на судах до Ярославля. Пусть возьмут город, пока наместник, князь Брюхатый, здесь, среди моих врагов. Ступай, Офима. Ты свободна. А что было между нами скверного, тому - дерть!

Боярышня буквально поняла его слова:

- Ужли отпускаешь?

Князь насторожился. Исчез прежний Васёныш.

- Одолевши, отпущу.

Её ли одолевши? Или Василиуса? Не вдаваясь в суть, боярышня ушла.

Остоялась на мосту, перевела дух. Мост держал на сваях большие сени, отделял переднюю избу от задней, зимней. Под таким мостом в подклете обычно зимовали овцы или складывался скарб. Евфимия, кочуя по крестьянским справным избам, знала: с моста ведут два выхода. Один на красное крыльцо, другой на крытый двор. Над мостом и срубами вздымалась сводчатая кровля закоморой об одном волоковом окне. Сквозь него лучилось солнце. По земляной засыпке, что утепляла потолок избы, где принимал боярышню Васёныш, бесшумно в солнечных лучах сновала кошка, видимо, искала тёплого местечка у печной трубы.

Всеволожа вышла на крыльцо, где ждал Бекшик-Фома. Он целиком был занят созерцанием, как воины вятчанин с галичанином коняются на палке, приговаривая:

- Чигирики, мигирики, шаранды, баранды, по мосту по мосту, по лыкову мосту, шишел, вышел, вон пошёл!

Бекшик повёл боярышню по улице. Идут, как госпожа с холопом. Увидишь, не подумаешь, что пленница со стражником. Да и идти-то два шага. И эти два шага для Всеволожи стали незабвенными.

Навстречу - вершники. Впереди - князь. Сверх зипуна длинный кафтан на вате. Пуговицы золочёные с нашивками-петлицами. Богато изукрашенным источнем подпоясан. Шапка с бархатным вершком и горностаевой опушкой. Пешая боярышня глядит не на одежду, на лик князя. Юный удлинённый лик. Бледный - ни кровинки. Будто и не князь, а инок-постник. Очень схож с Корнилием, бывшим слугой Марьи Ярославны. Ужли перед ней тот самый младший сын Юрия Дмитрича, за коим наблюдала из потаённого окна, когда вершился суд над сверженным Василиусом?

Князь бы проехал мимо, да один из спутников, приближась, сказал два слова, глядя на Евфимию. И все остановились.

На неё глядел не кто иной, как давний спутник-охранитель от Новгорода Нижнего и до Москвы, славный княж воин Кожа… кажется, Василий… да, Василий.

- Здрава будь, Фимванна! - приветствовал боярышню былой знакомец. - Странно видеться с тобой в сём логове крамольников.

Князь молча наблюдал за ней.

- Я здесь в неволе, - потупилась Евфимия. - Меня похитили.

- Пошли, пошли, - поторопил Бекшик-Фома.

- Постой, татарин, - спешился Василий Кожа. - Дай разобраться…

Бекшик, вложив два пальца в рот, издал разбойный свист. Откуда ни возьмись к ним тут же подскочили Туптало и Звенец.

- Будем разбираться этим? - извлёк крещёный агарянин креноватый нож.

Кожа скосил глаза на князя, ожидая повелений.

- Оставь, - сказал Дмитрий Красный. - Не силой, разумом решим освобожденье девы Всеволожи. Мне памятен твой батюшка, красавица, боярин Иван Дмитрия, кладезь мудрости, - обратился князь к Евфимии, отчего боярышня зарделась, спрятала волнение в поклоне. - Я немедля потолкую с братом. Что за несусветица!

Повинуясь, Кожа взлетел в седло. Всадников не стало.

Евфимия вошла в свою избу, не в силах справиться с сердцебиением. Неонила перед пузырчатым окном рассматривала голубой сапфир на пальце.

- Вышла из ворот, - поведала она, - ослопников и палишников набралась такая тьма - на них хлеба не наямишься.

- Как… хлеба не наямишься? - переспросила Всеволожа, вся в других мыслях.

- Ну, хлеб же хранят в ямах, - принялась за объяснены! Неонила. - Выроют в виде кувшинов, выжгут соломой, сверху утеплят землёй. В сухой почве ямный хлеб держится долго.

Боярышня повела носом.

- Что за гарь в избе?

- Печную трубу чистят, - отвечала Неонила.

- На кровлю взлезли? - дрогнула Евфимия, только что испытав ветер, рвущий клочьями солому с крыш.

- Зачем же? - возразила Неонила. - Взлезли на избу. Там у переводня, что связывает печь большую с малой, есть в трубе заслонка. Отодвинь и чисть.

Евфимия задумалась. Луч над переносицей возник и проступал всё резче… Вдруг она метнулась в дверь.

- Голубонька, оденься потеплее, - останавливала Неонила.

Боярышня выскочила из избы.

Бекшик-Фома уж тут как тут.

- Куда?

- Платчик позабыла у Василья Юрьича. Я мигом! - побежала Всеволожа.

- Так и я мигом! - поспешил за ней Бекшик. Во дворе съезжего дома она велела, задыхаясь:

- К чёрному ходу! Чтобы не видели, что заходила дважды.

Бекшик остановился у двери на крытый двор.

- Не выйди через красное крыльцо. Там стережёт Туптало.

Всеволожа не слушала. В голове - одна мысль: «Не видеть, так слышать!» Одна и та же, на крыльях несущая, мысль: «Не увидеть, так хотя б услышать!»

У избяной стены - беременная бочка. На бочку Евфимия поставила чурбак и взлезла на избу. Где тут переводень? Брысь, кошка! Вот заслонка. Заело за зиму! Ой, не слушаются пальцы! Чем смахнуть пыль? Смахнется с шубы!.. И вот ухо ловит снизу слова:

- Брат, отпусти её.

- Кончили о ней речь.

- Брат, что она тебе?

- Л юбава!.. Ямки на щёчках… Этакая умилка!

- У самого очи в ямах от большого гнева.

- А ты хорошеешь в безгневии. Выпорол бы, как старший, за службу Каину-Ваське. Поддатень врага хуже поганина!

- Не станем гадать, кто Каин, кто Авель. Кончи миром, без крови. Прошлому всему - дерть!

- Сызнова потакать? Новгородцы такали, такали, да и протакали свою вольность.

- Брат, одумайся!.. Долгая тишина…

- Хотел бы крови, не мира, задержал бы тебя, - чуть смягчился голос Васёныша. - Я же не кровоядец. Хотя можно бы поспеть с битвой. Не скоро станет ве-чораться. Однако прошу времени до утра. Дайте размыслить.

- Брат, за благоразумие тебе Бог воздаст. Будь по-твоему. А как с пленющей?

- Утречком, брат Дмитрий, утречком. Обымемся до завтрашней встречи…

Чуть спустя дверь скрипнула, затворилась.

Ушёл!.. Евфимия не вдруг сошла вниз. Поддатливая память слушала, переслушивала тихий мягкий голос. Князь Дмитрий Красный пёкся о её судьбе! Не преуспел. Не суть важно. Просил, печаловался и теперь скорбит…

Дверь хлопнула. Кто вошёл в избу? Не один!

- Дозволь, государь? - голос воеводы Вепрева. - Мы тут с Путилой Гашуком решили вызнать, чем завершилась братняя беседа.

- Сошлись по згадце о мирных докончаниях? - голос Гашука.

- Никакого обоюдного согласия и мирных договоров не предвижу, - заявил Васёныш. - Слушайте, что делать. С братом мы сошлись на перемирии до завтрашнего дня. Пусть московские полчане успокоятся, заснут крепче. Ты, Путилушка, немедля снаряжай вятчан и, крадучись, сторонкой, обойди неизготовленную к бою рать. Возьми в плетухе петуха поголосистее. Со вторым петлоглашением ударь им в спину. Мы с Вепрем тем же часом ударим в лоб. Считайте, золото победы уже позвякивает в наших калитах!