- Не наседай! Не наседай! - предупреждала цепь вольных стражников. - Пройди заулками!
Кабы не стражники-богатыри, помяли бы толпежники друг друга.
Вывернув из-за угла, Евфимия узрела страшный свет. Треща, искря, грозя красноязычием, пылал костёр до неба.
- В храм угодила молния! Сосновый храм горит! - кричали спереди на крики напирающих.
- Что, что горит?
- Колокола на звоннице от огненного жара разлились! - перекрывал всех тонкий голос.
Однако тот набатный звон, что стягивал толпу на площадь, ещё гудел. И вдруг умолк. И всё умолкло. Лишь факелы шипели и чадили, судя по запаху, ибо во тьме не видно было чаду.
- Глядите, вон, на каменной приступке возвысились архиепископ наш Евфимии с посадником Нежатой…
- Тише! Тише!.. Юродивый заговорил…
На звоннице каменной церкви, что насупротив пылающей сосновой, освещённый пламенем, стоял высокий человек. Он не был в медной шапке и веригах напоказ, какими Всеволожа привыкла видеть на Москве юродивых. На нём были скуфейка, ряса, подпоясанная вервием. Левая рука сжимала длинный посох, правая возвысилась над площадью.
- О, это ж Михаил, мой родич! - затормошил князь своих спутников.
Его утихомиривали из толпы:
- Дай слушать!
Михаил Клопский подошёл к самому краю высокой каменной площадки. Белая, едва не по колена, борода зашевелилась. Он стал говорить. Гулкий, как гром небесный, голос, чёткие, как будто зримые, слова как было не услышать?
- Днесь великий князь торжествует! - возгласил юродивый. - Господь даровал ему наследника. Зрю младенца, ознаменованного величием. Се игумен Троицкой обители крестит его, именуя Иоанном. Слава Москве!
Толпа безмолвствовала. Будто бы никто вправду не воспринял славословия юродивого.
- Иоанн победит князей и народы, - продолжил он. - На горе нашей отчизне Новгород падёт к ногам Иоанна и не восстанет!
По толпе прошёл стон.
- Гордыню вашу упразднит Иоанн и ваше самовластие разрушит, - пророчествовал Михаил. - И самовольные ваши обычаи изменит. И за ваше непокорство многу беду, и посечение, и плен над вами сотворит. И богатство, и сёла ваши восприимет…
- Протиснусь, протолплюсь к архиепископу, - рек Симеон на ухо князю. - Ты не пойдёшь со мною, сыне?
- Нет, - мотнул головой Константин Дмитрия. - Евфимии держит сторону Василия Московского. У нас с владыкой мысли разные.
Вскоре по отходе Симеона умолк юродивый, покинул звонницу. Князь было попытался с помощью охранышей приблизиться к своему родичу, однако увидал его вблизи архиепископа и отступил.
Толпа редела. Люди расходились.
- Ты веришь, доченька, пугающему прозорливцу? - спросил князь Евфимию.
- Я верю, - отвечала Всеволожа.
- Я - нет, - возвысил голос Константин Дмитрич.
Раина не участвовала в споре.
Кареть ждала их у Великого моста.
Хоромы «князиньки» на улице Рогатице удивили Всеволожу мрачностью. В палатах и простор, а потолки низки. Брёвна в стенах и могучи, а черны. Ступени лестниц и крепки, а стонут, как ледащие.
Приняв с Раиной баенку, протопленную только что, а скуповатую на жар, боярышня опрянулась и поднялась в столовую палату, где ждал Константин Дмитрич.
- Тяжёлый день! - заметил он. - От хлебного дождя до грозного пророчества. Дай Бог, чтобы последние часы до сна были покойны.
Едва лишь прозвучало это пожелание, внизу возникли голоса и шум.
- Сколько крат можно ходить? - кричал вельможный бас - То князь в Торжке, то в сельском замку! Але прячется? Ох, мает быть караный! С третьей покушки мне потрафило: князь дома!
- За покушку бьют в макушку! - проворчал Константин Дмитрич.
- Кто так припозднился? - недоумевала Всеволожа.
- В который раз пожаловал. Подумал, прячусь, - хмыкнул князь. - Грозится наказанием. С третьей попытки застаёт…
Евфимия допытывалась:
- Кто же, кто? Константин Дмитрич тяжело вздохнул:
- Слышу голосище выходца литовского, дружка Шемяки, Александра Васильича Чарторыйского!
8
Едва гость переступил порог, Всеволожа про себя ахнула, вслух же прошептала:
- Богатырь!
- Чета братцу Ивану, - истиха вымолвил Константин Дмитрич, поднимаясь встречь вошедшему.
- Лабас понас! - заорал большеглазый великан, блистая серебряными усами.
- Добрый вечер, - ответил князь.
Они трижды облобызались. Однако гость этим не удовольствовался, промурлыкал:
- Ера! Ера! - и облобызал хозяина ещё многожды. Константин Дмитрич едва вырвался.
- Будет тебе «ера», «ера», «ещё», «ещё»!
- Але не с пригоды? - хохотал Чарторыйский. - Не виделись сто лят! - Потребовал вина себе с хозяином против обычая, чокнулся кубками, провозгласил: - Сто лят, сто лят нех живе, живе нам!
- Ещё раз, ещё раз нех живе, живе нам! - пропел следом за ним князь.
Видно, во время оно оба употчивались по-братски.
- Ты мне ближе отца с маткой! - орал, хмелея, литвин. И тут из-за плеча князя, не уступавшего богатырю ростом, углядел присмиревшую за столом Евфимию. - О, прекраснейшая паняли!
- Эта паненка - моя названая дочь, Евфимия Всеволожа, - представил князь.
- Дочь пана Иоанна! - воздел руки Чарторыйский. - Да покоится его душа в райских кущах боженства христианского!
Евфимия, встав, поклонилась гостю. Не плечистость, не рост и не крупный лик его с тяжким голым подбородком оказали на неё сильное воздействие. Глянув раз, она продолжала видеть мускулистые руки Чарторыйского, умертвившие Жидимонта.
- Дозволь, князь, покинуть вас, - обратилась боярышня к Константину Дмитричу.
- Побудь ещё с нами, - попросил он.
- Ера, ера! - обрадовался Чарторыйский. - Ещё, ещё!
- Литовские жены менее приятны твоему взору, нежели наши? - спросил хозяин.
- О! - взмахнул рукой гость. - Татары держат жён в сокровенных местах, наши ходят по домам праздные, в обществе мужчин, в мужском почти платье. Отсюда страсти… У нас некоторые женщины владеют многими мужчинами, имея сёла, города, земли, одни временно, иные по наследству. Желая владычествовать, живут под видом девства или вдовства необузданно, в тягость подданным. Одних преследуют ненавистью, других губят слепой любовью…
- Платье-то на тебе наше, - перевёл в присутствии девы речь в иное русло хозяин.
- Платья, однорядки и кафтаны, - отвечал Чарторыйский, - радные паны причинают делать и многие любят носить ныне с московского обычая.
- Вы переимчивы, друже, - заметил князь.
- А вы? - вопросил Александр Васильич. - Жены русские, как и наши, носят на голове украшения, отделывают подол платья до колен полосами горностая и иных мехов, мужчины носят верхнюю одежду в виде немецкой.
Константин Дмитрич наполнил кубки.
- За дружество наше, Саня! Вместе пуд соли съели. Гость опорожнил кубок и очервленел ликом. Видно, напотчеваться успел не только в этой палате.
- Слышно, покинул ты псковитян? - спросил князь.
- Тьфу на них! - сплюнул в сторону Чарторыйский. - За моей спиной жили, как за каменной стеной. Вдруг сие не так и тоё не так! Ищут нового воеводу. Я ушёл к побратиму Шемяке. Привёл триста боевых людей кованой рати, не считая кошевых. Станут псковичи соколом ворон ловить и меня, Чарторыйского, вспомнят.
- В Литву тебе нет дороги, - вздохнул Константин Дмитрич.
- Се мне не трафит, - согласился литвин. - Под скипетром Казимира только шеей зад взвешивать! Зело зол! Дружница жидовка Эстерка ему прибавляет зла. То-то новгородцы не приемлют от него помощи!
- А предлагал? - обеспокоился князь.
- Предлагал, коли станут подданными…
- Буммм! - раздалось за окном. Константин Дмитрич прикрыл оконницу.
- Часомерье на Владычней башне извещает о полной ночи. Пора, друже. Благодарствую за приход. Утро вечера мудренее.
- За гостины - поклон! - обнял князя Чарторыйский.
