- Гони!

- Не надобна ли обережь? - спросил вдогон Уда.

- Не надобна. Своя! - оборотилась Всеволожа. И столкнулась с глазами мощного Хитри, горячими, горящими, как Кремль.

- Гони, боярышня! Сули татарам окуп. Да не промажь! А мы всем миром соберём, хоть по полушке, по деньге… Деньга - от слова «день», полушка - от «полушка».

- Не так! - забывшись от его речей, не удержала первый за большое время звонкий смех Евфимия. - Татары говорят «теньге», а мы - «деньга», полушка - пол монеты…

- Ври, ври, да дело делай! - задорно хохотал Хитря.

- Ты кто? Скобарь? - спросила Всеволожа.

- Нет, я кожевник.

Конь сундолой домчал их до заставы. У рогатки Хитря спрыгнул. Перемолвился со стражами. Те подняли заслон.

- Счастливых слов, переговорщица! - махнул рукой кожевник.

До первого дневного постояния скакали молча. Свернули в лес. Нашли поляну. Развели костёр. Раина есть не стала. Локоть под щёку и - как убитая. Дюдень, почерневший то ль от пожара, то ль от бессонья, бережно прикрыл её попоной:

- Ухайдакалась!

- Ты почему не возвратился с Ачисаном? - спросила Всеволожа.

- Ордынский двор меня держал немножко. Сын Урустай у мурзы Бегича - в бессрочной послуге. Полгода не видались. Ачисан забрал мурзу к царю порассказать, что слышно на Москве. Мой сын сгорел[12], пока я с твоей девкой бегал…

- Боже! Куда бегал?

- Спасать тебя. Она сказала: ты - взаперти. Однако во дворец не удалось проникнуть. А наш Ордынский двор сгорел, как пакля. Даже кони! Конюшню некому было открыть.

- Где же ты взял коней?

- Отпер конюшню Оболенских. Самих-то нет: Василий в Переславле, Семён в плену, Глеб на том свете. Дом с челядью сгорел. Я коней выпустил, трёх обратал.

- Ты знаешь всех в Кремле? - внимательнее присмотрелась Всеволожа к Дюденю.

- Не всех. Однако многих. Давно туда-сюда переношу заветные слова. Вестило!

Евфимия, как и Раина, более суток провела без сна. Вздремнула под охраной Дюденя. Потом ему дала вздремнуть.

Ночь пришла лунная. Ехали ночью. Когда же, миновав Владимир, Дюдень свернул не к Суздалю, а к Нижнему, Евфимия насторожилась:

- Куда?

- В город Курмыш, - сказал татарин. - Там царевичи. Там его милость царь Улу-Махмет. Однако повторяю: зря ты затеяла неподобающее дело. Вернись, пока не поздно. Мне господин все пятки отобьёт за то, что не отговорил тебя.

Евфимия не удостоила татарина ответом. Почти что от Москвы надоедал он уговорами не ездить выручать Василиуса. Грозил опасностью пути, зенаном Мамутека, наконец, смертью, ибо Улу-Махмет бывает ой как крут! Евфимия сперва доказывала верность своего решения, теряла меру в спорах, потом отмалчивалась. Ей больше, чем себя, жаль было пяток Дюденя, однако своего намерения не изменила.

На сей раз перед решительной повёрткой, кажется, заколебалась.

- От кого знаешь, что царевичи и царь в Курмыше? Где пленные и где такой Курмыш?

Татарин пощипал косичку бороды.

- Ачисан сказал: царевичи замыслили скорее удалиться с добычею и важным пленником. Войска после битвы мало. Царь ждал их в Нижнем. Он там не останется. Пошлёт Бегича к Шемяке. Сам отойдёт в свои пределы. Куда ж, как не в Курмыш? О том же рассуждала на Ордынском дворе челядь, слушая господ… Они уехали, а челядь вся сгорела, - вздохнул убитый горем Дюдень. - Кто ждал пожара? Один Аллах всё знал…

- Раина! Дальше я поеду с Дюденем. Ты возвратишься в Нивны, - решила Всеволожа.

Лесная дева отвернулась:

- Чесотка да таперичи… Боярышня пришла во гнев:

- Ты не должна подвергнуться той же опасности, что я. Ты ни при чём.

- Я при тебе, - ответила Раина. - Покину в добром тереме, среди друзей. А на лесной дороге… Слушать совестно, голубонька!

И она первая помчалась к Нижнему, охаживая понукальцем пегого.

В сам Нижний заезжать не стали. Дюдень предпочёл глухие тропы, чтоб миновать заставы.

Лес оборвался на высоком берегу реки.

- Итиль! - воскликнул Дюдень.

- Волга! - объявила Всеволожа.

- Ого! - качнула головой Раина. - Конь не переплывёт!

- Каюк переплывёт, - подмигнул Дюдень. Пошарив в зарослях вдоль берега, он вытолкнул к воде сосновую долблёнку с лопаточным веслом. Вмиг расседлал и разнуздал коней, сбрую покидал в каюк, велел садиться девам.

Когда отплыли, слёзы заструились по сухим щекам татарина.

- Что с тобой, Дудень? - всполошилась сердобольная Раина. - По сыне плачешь?

- Большое горе не пускает слёзы, оставляет здесь, - прижал к груди левую руку коротышка, правой орудовал веслом.

- Так отчего ты плачешь?

- Коней жалко…

- За христианским кладбищем - Курмыш! - показал Дюдень.

В подлесье на высоком берегу виднелись похиленные кресты. Меж ними, гомоня, сновали люди, человек до полусотни, с вёдрами, кувшинами, мехами. Сбегая по крутой тропинке, черпали воду, поднимали вверх. На крутояре высился мулла, воздевший к небу конский череп.

- Чем они заняты? - спросила Всеволожа. - Ужель так дружно поливают цветочки на могилках?

- Сухмень стоит, как не полить? - заметила Раина.

Проворный кормчий помог девам сойти, вытащил каюк на подберег. Взвалил на спину узел с конской сбруей, в другую руку взял весло.

- Посуху мы незаметней войдём в город, нежели водой, - пояснил он.

- Судёнышко присвоят, - с сожалением вздохнула лесная дева. - Для чего тебе весло?

- А отгонять собак…

Взойдя на берег, Евфимия увидела недальние строения. От них шли люди, тоже с вёдрами, над коими струился пар.

- Водой горячей поливать цветы?- взглянула изумлённая боярышня на спутника, так явно равнодушного к происходящему.

- Столько народу враз объюродело, ой-ой! - крутила головой Раина. - А мусульманский батя поднял череп лошади и сумасшедшим «ах» не скажет!

- Дюдень, что молчишь? - теряла Всеволожа последнее терпение.

- А, не гляди, не спрашивай, - смутился раб Хани-фа. - Тёмные люди вызывают дождь. Мулла, должно быть, опускал уже череп кобылы в воду. Он всегда так делает. На этот раз не помогло. Дождя всё нет. Значит, мертвец ночами восстаёт из гроба и разгоняет тучи. Ну, проверили могилы: откуда мог мертвец подняться? Вижу, татары-мусульмане нашли свои захоронения исправными, а христиане-чуваши сыскали у себя могилу с дыркой, то ли норою, то ли трещиной. Вот сквозь неё мертвец и вылезает. Как умертвить мёртвого? Чем гроб выкапывать, проще заливать водой. Сперва горячей заливают, потом холодной. Той и другой по десять вёдер надо вылить в трещину. Тогда мертвец угомонится и пойдёт дождь.

- Ой, страсти-то! - воскликнула лесная дева.

- Ты сам не веришь в эти кудеса? - спросила Всеволожа.

Дюдень обиделся:

- Я? Сам? Покойный господин, отец Ханифа, позволил мне знать грамоту, читать умные книги. Учёный Бируни ещё четыре века назад высмеял таких вот вызывателей дождя. Пошлёт ли Аллах воду, можно знать лишь по тому, как стоят горы, дуют ветры, движутся тучи… Однако же вот и Курмыш!

Затыненная улица в полуденное время была пуста. Дюдень не повёл по улице, свернул в узенький заулок, где из-за высоких палей ни дома, ни деревьев было не видать.

И вот Евфимии почудилось, будто из-за плотного заплота доносится приятный птичий щебет: «гюль, Поль, гюль, гюль»…

- Остановитесь тут, - велел татарин шёпотом. - Я войду в дом, будто один. Вы будто сами по себе явились. Я будто ничего не знаю…

- Зачем так, Дюдень?- возразила Всеволожа. - Войдём с красного входа, объявим всё, как есть. Я объяснюсь с Ханифом. Ты ни при чём. К чему лганье и хитрости?

Дюдень в свой черёд крайне удивился:

- Хочешь говорить, как есть? С ума сошла! Делай по-моему. Не устанавливай, как ваши говорят, свои порядки в чужом монастыре. Жди с девкой здесь. Вас впустят.