- Прости, невестинька, мои недуги. Смешные люди, - отозвался о боярах. - Мнят, будто не кровь у меня носом, а кровавый пот. С чего бы даже пот? И глухота… И ещё чую, будто бы болячка внутри движется.
- Бога ради! - молила Евфимия. - Дозволь послать к Мамонам, привезть Калису. Целительница, коей всё подвластно!
Говорила громко на ухо болящему. Он запротестовал:
- Ни в коем разе! Мамонам в огненной геенне гореть за смерть батюшки. Их ведьм - подалее от порога! Скрепя сердце принял Раину. Скажи, - привлёк вплотную невесту князь, - Раина - не ведьма?
Всеволожа пришла в уныние. Больной откинулся на подушки.
- Мой мир телесный желает сна. Побудь со мною. От тебя токи сладостные. Ты - источник жизни. С тобою воспряну духом, люболюбная моя неве… невестинька Евфи…
Она сжала его руку. Рука стала холодеть. Глаза раскрылись, но взирали несмысленно. Уста шевельнулись - ни звука. Она приникла - ни шёпота!
Боярышня стремглав покинула покой. Оказавшись в пустых сенях, истошно крикнула на весь терем:
- Князь Дмитрий Юрьевич отходит!
Первым прибежал дьякон Дементей. За ним - Осия в епитрахили. Скоро стали скапливаться бояре.
Князь уже не подавал признаков жизни. Евфимия, склонясь, припала к устам… Показалось, приняла последнее воздыхание…
Невеста отступила под чтенье канона на исход души. Осия подошёл к жениху.
- Что он делает с князем? - спросила Всеволожа боярина Фомина.
- Загнёте ему очи и покры его, - ответил рядом стоящий дьякон.
- Идемте, изопьём мёду за упокой души новопреставленного, - позвал Дионисий Фомин бояр.
Евфимия недолго пребывала наедине с покойником. Пришёл дьякон с толстой книгой, положил Псалтирь на аналой, отстегнул застёжки… Потекло заупокойное чтение:
- «Внегда призвати ми, услыша мя Бог правды моея. В скорби распространил мя еси. Ущедри мя, и услыша молитву мою. Сынове человечестии! Доколе тяжкосердии векую любите суету и ищете лжи? И уведёте, яко удиви Господь преподобного своего»…
Слушая Псалтирь, невеста глядела на усопшего, как на живого, не верила, что мёртв. Будто смежил очи при кудесном усыплении. Будто ищет душой: в грядущее ли воспарить, остаться ли в настоящем. Ближе подступила к смертному одру, низко склонилась к лику жениха. И слово за словом воскресло в памяти заклинание Агафоклии. К месту ли оно? Не отгонит ли спящего от бодрствующей? Однако же слышала его Всеволожа не только засыпая ради паломничества души, но и пробуждаясь, возвращаясь к оставленному. Разум умолк. Сердце затрепетало надеждой. Уста сами по себе выговаривали заветные слова:
- Ходит сон по сенюшкам, дрёма по новым. Сон, что лучше отца с матушкой, сон, что смерти брат. Смертушка-смерёдушка, не наглая, что от внезапности, не немощная, что от хвори, не несчастная, что от случая, не насильственная, что от зла, смешивайся со сном!.. Кому сон, кому явь, кому сон, кому быль… Пронеси, Бог, сон мороком!..
Не заметила, как Дементей прервал чтение Псалтири. Не почуяла, как приблизился. Ополохнулась, услыхав грозный шёпот:
- Сгинь, злосчастная!
Дьякон, аки громовержец, потрясал над ней готовыми покарать руками. Тут только осознала всё своё святотатство, молнией выскользнула из княжеского покоя…
Вбежав к себе в боковушу, пала ничком на одр. Раины по милости судьбы не было. Никто не мешал корить себя мысленно и изустно. То-то горе на неё грянуло! То-то лишило разума! Божий дар за её мытарства, дар взаимной любви, отнят дьявольской силой. И вот она, поддавшаяся беде, сама почти в руках дьявола…
- Боярышня, - прозвучал над ней растерянный, перепуганный голос Дементея, - князюшка тебя кличет. Поль к нему.
Евфимия поднялась, глянула в страшные очи дьякона, сама вся дрожа, осенила его крестом.
- Приди в себя, отче. Жених мой мёртв.
Сухой старик, оказав несличную ему силу, потянул за собой, впившись сухими перстами в руку:
- Поспеши! Он жив!
Дмитрий Красный сидел, сринувши покровы, глядя на вошедшую горящими очами.
- О радость! - воскликнул он громогласно. - О невеста моя неневестная, оставленная без брака!
- О любимик мой! - бросилась к нему Всеволожа. Он упал на подушки навзничь, смежил вежды, однако же продолжал:
- Прекрасны ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях; золотые подвески мы сделаем тебе с серебряными блестками… Что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами… Голубица моя… покажи мне лице твоё, дай мне услышать голос твой…
- Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему, - отвечала Евфимия словами Песни Песней Соломона, стихи коей тут же узнала в устах Дмитрия. - Доколе день дышит прохладою и убегают тени, возвратись…
Жених не слышал своей невесты, хотя взирал на неё осмысленно. Он продолжал голосом более тихим, более слабым:
- Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои - как стадо коз… Как лента алая, губы твои… Как половинки… яблока ланиты твои… Два сосца твои - как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями… Вся ты прекрасна и пятна нет на тебе!.. Пленила ты сердце моё, сестра моя, невеста! Пленила ты сердце моё одним взглядом очей твоих…
Дементей приблизился, но князь отослал его, поведя рукой, и дьякон отошёл к двери.
- О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста! - сызнова глядел жених на Евфимию. - Сотовый мёд каплет из уст твоих, невеста; мёд и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию сада! Запертый сад - сестра моя, невеста, заключённый колодезь, запечатанный источник… Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня…
Всеволожа не отвернулась. Хотела ответить и не могла. Она поняла, что Дмитрий не слышит её, хотя узнаёт глазами и в присутствии её спокоен.
Долго длилось его молчание. В окнах забрезжил и разгорелся день. Ей казалось, князь спит, очи его были закрыты. Вдруг он опять взглянул на неё и совсем тихо заговорил:
- Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знамёнами?.. О, как прекрасны ноги твои… дщерь именитая! Округление бёдер твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой - круглая чаша, в которой не истощается благоуханное вино; чрево твоё - ворох пшеницы, обставленный лилиями… Шея твоя - как столп из слоновой кости… Стан твой похож на пальму и груди твои на виноградные кисти…
Дементей вышел. Дмитрий ненадолго умолк. Лик его с сомкнутыми веждами был свеж, полон жизни.
- Подумал я, - молвил он едва слышно, - влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви её… Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя, ревность… Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её…
Евфимия ждала. Песнь Песней кончалась, однако ещё оставалось несколько стихов… Дмитрий молчал. Она ждала долго… Рука князя окостенела.
Евфимия вышла. За дверьми ждали Дементей и священноинок Осия со святыми дарами от утрени. Без слов, по слезам на её щеках они поняли всё и вошли. Князь не раскрыл очей. Осия провёл по его устам лжицею, и Дмитрий взглянул.
Приняв причастие, он внятно произнёс: - Радуйся, утроба Божественного воплощения! Тело вытянулось. Мертвенная бледность покрыла лик. Дементей и Осия перекрестились.
- Надобно послать в Углич за Дмитрием Юрьевичем Шемякой, - приговорил дьякон, как ранее решённое. - По завещанию удел князюшки достался старшему брату.
- Обрядим отошедшего, - согласился Осия. - Отнесём в храм святого Левонтия. Пусть полежит без пения до приезда брата.
На боярышню ближние люди князя больше не обращали внимания.
Церковь святого Леонтия в Галиче стала не местом венчания - местом отпевания любви Дмитрия и Евфимии.
4
В одноглавой бревенчатой церкви на некрашеном дощатом полу лежала у гроба безутешная Всеволожа. Не велено было никого впускать в храм до приезда Шемяки. Она отдала сторожу колтки золотые с яхонтами, предсвадебное подарение жениха, и была впущена на всю ночь. Седмицу ходила около и наконец осталась наедине с любимым. Трескучие свечи в ногах и у изголовья озаряли колеблющимся сиянием нетронутый тлением лик усопшего. Чем быстрее таяли свечи, чем слабее светили, тем громче звучал под деревянными сводами плач Евфимии:
