Евфимия видела перед собой воистые образины. А за спиной - лязг, выдохи, вскрики, стоны…

Она очень сосредоточенно отражала удары. В памяти - гнев Бонеди: «Повернуть себя!.. Как клетка персева?.. Бжух туда!.. Локець!.. Пёнта здесь!..»

- Ба-а-арышня! Пробиваюсь к тебе! - донёсся голос Фотиньи. - Второй! - звонко возвещала лесная дева, поражая ослопников. - Третий!..

- Ведьма!.. Я т-тебя щас достану! О-о-о…

Это уже перед Всеволожей пал незадачливый убиенец. Обычно Бонедя в поединке искала потолще дуб, чтобы обезопасить спину. Памятуя об этом, Евфимия отступала спиной к стене. Однако их было слишком много. Вот и удары стали держаться хуже: неметь начала рука. Без чуру тянулись изнурительные мгновения неравного боя.

- Увёртливая змея! У-у… - далее последовали слова, коих Всеволожа не поняла, и коноплястый малый рухнул перед ней.

В тот миг, пока другой не заступил его места, Евфимия увидала, что не удался её побег: Нил Нефедьин перешагивал трупы убитых кметей с бесчувственной Асфаной на плече, за собой тянул упиравшуюся Фотинью, та впустую размахивала мечом.

- Отпусти, холоп! Я тут ради неё… Отдай руку, презренный трус!

- Её уж не вызволить! - одолевал неудачливую спасительницу бывший темничный страж. - Скорей - в лойву!

Воевода, отступая за ними, отбивался как небожитель от земных тварей, то бишь от наседающих челядинцев.

- Оставьте их! - прогремел в пещере знакомый голос- Её нам надо. Враг с ними!.. - И вот тот же голос обратился к Евфимии: - Дерёшься, как богатырка! - И осёк нападавших: - Не теснись, петушье!

- Олфёр Савёлов! - громко выкрикнула боярышня. - Вдругожды предаёшь меня?

Тайный Васёнышев поддатень осклабился на её упрёк:

- Дело собачье: служим!

Евфимия продолжала бессмысленную борьбу. Рука ещё работала, меч сверкал… Мысль была одна: «Ни за что!» И вдруг снизу, словно из-под земли, сила адская дёрнула, повалила. Боль тут же пронзила локоть, меч выпал из руки…

Парень, что между ног нападавших подползал пластуном, теперь встал, оттолкнул своих:

- Прекратите колоть. Она - наша!

С десяток мужей, одолевавших одну женщину, отошли.

Лёжа лицом к выходу из пещеры, поверженная увидела, как пристала к берегу лойва с поднятым парусом, как вошли на неё по сходням Нил с татаркой на плече и Фотинья, силой влекомая Юрием Патрикеичем. Горсть преследователей высыпала на песчаный подберёт. Стрела с лойвы, поразив одного, остальных загнала в пещеру.

- Наша, да не ваша, - произнёс Олфёр, беря на руки побеждённую…

Он понёс Евфимию подземельем в обратный путь. Коптили факелы, едва мерцали светычи при недостатке воздуха.

- Не зря сердце подсказало ночью навестить башню, - рассуждал бывший конюший Всеволожей. - Гляжу: обереж мертва, верхняя комора пуста, вход в подвал заперт изнутри. Сгаркнул челядь, взломали дверь. Кметей снарядил. Конные по земле быстрей попали в пещеру, чем пешие под землёй. Жаль, не справились. Больше бы послать! Мой погрех!

- Не погрех - обременительный грех! - укорила боярышня. - Не боишься Божьей кары, Олфёр?

За укор он отплатил похвалой:

- Поражён, Офима Ивановна! Сражаешься, как орлица, мужам на зависть!

У бадьи на дне башни ждали, окружённые челядью, братья Юрьичи. Олфёр к ногам старшего опустил свою ношу, шумно выдохнул тяжесть нынешней ночи:

- Вот!

Василий Юрьич похвалил его, как в тот раз, когда впервые узрел похищенницу:

- Славно спроворил дельце! - И, обратясь к лежащей, насупился: - Что? Сбежала? То-то!.. Трое лучших людей погибли! Ельча, Румянец, Софря подло изведены окормом!

- Не может такого статься, - отозвалась Евфимия. - Они были усыплены.

Князь хлопнул себя по ляжкам.

- Бредишь?

- Фишечка в полу памяти, - подступился Шемяка. - Гляди, кровь на платье. Она изранена.

- Заступник! - скрежетнул зубами Косой. - Подсуропил мне змею-отравительницу, «лека-а-рочку»!

- Котов хвалил её, - отступил Шемяка. Старший брат, срывая голос, позвал:

- Ива-а-ан!

Приблизился скромный боярин с трехвостой бородкой в виде буквы «мыслете».

- Юная былица, Василий Юрьич, - тихо, но уверенно начал он, - нипочём не вызывала моих сомнений. Не иначе её Нил Нефедьин луками ввёл в соблазн. Ненадёжный малый! В нём я ошибся.

Мрачно глянул на него Косой, потом склонился над раненой.

- Ты что скажешь?

Хмельные вони заставили Всеволожу отвернуться.

- Ничего не скажу.

- Скажешь! - прошептал князь. - И не ничего, а всё! - Выпрямившись, приказал: - Снесите её в темницу.

- Промыть бы раны, наложить снадобья, - холодно, как лечец о чужом болящем, произнёс Котов.

- Вот и распорядись, - заорал Косой. - К утру чтоб была в исправности.

Боярышню перенесли на носилки.

- Тельник!.. Забыла… там… наверху, - приподнялась она из последних сил.

- Брат! - подал голос Шемяка. - Фишка оставила в своей ложне нательный крест.

- Сядь в бадью, Олфёр. Сыщи тельник в верхней коморе, - велел Косой.

Савёлов выполнил повеление. Челядинцы потянули за ужище. Махина пришла в движение: горюч-камень - вниз, бадья - вверх…

- Ужище поменять бы, - заметил один из махинных тружеников. - Истёрлось шибко…

Иной сглазит взором, а иной - словом. Лопнул в башне короткий звук. Следующий звук был - удар!

После удара - мёртвый миг тишины. И в этот-то миг явственно прозвучал в башне голос Евфимии:

- Божья кара!

Тут же оглушил её шум смятения. Она видела ноги, долгополую сряду челяди, слышала суетню, жалобы зашибленных. И всё это перекрыл визг Васёныша:

- Уберите её отсюда!

Под землёй она обратилась к челядинцу-ношатаю:

- Что сталось с Олфёром?

- Рваный мешок костей, - был ответ.

Её Внесли не туда, где зловонила яма - недавнее тесное заточение воеводы. Стены - не брёвна, - камень. Положили на жёстком ложе. Поставили светец в изголовье. Долго лежала она одна в полной тишине, ибо суета земная не проникала в подземный покой.

С дверным скрежетом вошёл человек, принёс белую льняную тканину.

- Разоблачайся до наготы. Накройся.

Она узнала бородку буквой «мыслете». Зачем Шемякин болярец Котов сам пришёл к ней в темницу? Распорядиться было велено ему, а не делать. Лишняя близость - лишние подозрения. Ведь это он до тонкостей изобретал их побег, да изобрёл не на славу. Теперь-то ему бы - в тень, и глаз не казать из тени.

Евфимия не успела высказать укоризны. Он вышел. А вскоре вернулся с банной шайкой воды.

- Что же ты?

- Не в измогу мне. Платье к ранам пристало. Отставив воду, он склонился над ней.

- Не обессудь. В отцы тебе гожусь, ты мне - в дочки.

- Где услужающие? - ёжилась от его прикосновений Евфимия.

- В сей час мне не надо слуг.

- Что есть «сейчас»? - не поняла Всеволожа.

Он не ответил. В местах ранений смачивал присохшую одежду водой, не очень-то избавляя страдалицу от великой боли.

- Потерпи, поточка, - глухо вымолвил Котов.

- Не смыслю такого слова, - подняла она взор.

- На родных моих северах птичка зовётся поточкой, - пояснил боярин. – Ты - птичка. И опять в клетке.

- Не пришлось Фотинье меня спасти, - вздохнула боярышня.

- Не судьба, - согласился Котов. Евфимия, помолчав, спросила:

- Софря, Ельча, Руманец воистину ли мертвы? Он отвечал не вдруг:

- Нил Нефедьин в честь княжого застолья угостил их вином. Для верности.

В коморе воцарилось тягостное молчание.

- Фотинья их усыпила, - начала Евфимия убеждённо. - У неё дар внушения…

- Выдумщица Тинушка! - дрогнул голосом боярин. - Любит представить чижа орлом. Авось доверчивые уверуют.

- Стало быть, - сделала вывод Всеволожа, - и Нилу Нефедьину не она внушила выпустить воеводу?

Котов крякнул, однако смолчал.