- Почивай, боярышня. Пойду в свою конуру. Это мне к любости будет.

Ушла. Однако Евфимии пришлось повременить с опочивом. Явился Красный.

- Молодец Голтяй, что тебя позвал, - заявил он радостно. - Проняла ты Протасьева. Пригорюнились мы было, узнав о его внезапном отходе от нас. Теперь же Григорий душу связал быть с нами заедино. Завтра пойдём на приступ.

- Охолонись, любый мой, - поцеловала Всеволожа Дмитрия в пушистую щёку. - Литвину вас обмануть, что испить воды. Чем душу связал? Ваш крест - его ли крест? Завтра, как мыслю, хан пришлёт с новыми докончаниями. Пришлёт, ежели вошёл в сговор с литвином, для сокрытия истинных намерений. А коли не вошёл в сговор, от безвыходности пришлёт. Будьте начеку. Берите мир на полной своей воле. Мир станет победой.

- Умница! - шепнул Красный. - Я и Голтяев решили тебя в войскую сряду переодеть, отай взять на переговоры, как моего стремянного. Может, истиха что подскажешь… Брат против. Лобан Ряполовский и Русалка с Руном изъявили согласие…

Оба не имели силы разминуться, как переплётшиеся сосенка с дубком. Наконец поздний час взял своё…

Евфимия видела во сне реку широкую и свинцовую. Лодья с раздутым парусом двигалась по ней к северу. А там, при устье меньшей реки, высился утёс. А на утёсе белый кремник. Внизу же, по берегу, - тёмный посад. В носу лодьи пасмурно глядел вдаль батюшка Евфимии, однако не боярин Иоанн, а тот, из кудесного сновидения, из будущей жизни, рязанский дворянин, Раф Всеволожский, источенный болезнью после царских застенков. «Какой град у нас в виду? Что за град?» - ёжась, вопрошала она. Отец не успел ответить…

- Боярышня, пробуждайся! Спели третьи петухи, - теребила Раина.

Сборы были оспешливы! Утренняя трапеза - калач с молоком. И вот уже юный стремянный обочь своего князя сидит в седле супротив мурз татарских. Мгла над полем спозаранку нависла одеялом пуха лебяжьего. Крепости не видать. Ряды воев в стороне чуть чернеют, готовые к приступу. Главный мурза весьма тучный, на вид свирепый. Толмач именует его «Хочубой», хотя из татарских уст Евфимия ясно слышала «Кичибей». Этот боевой ханский муж повторил вчерашние посулы: отдать в залог сына Улу-Махметова Мамутека, или, как произносил толмач, Маматяка, блюсти землю русскую, не брать дани.

- Нудьте их оставить Белев, не вбивать клина меж Москвой и Литвой, уйти к родственным булгарам, - внушал юный стремянный, склонясь к своему господину.

Младший Юрьич завёл было речь об этом, однако старший перебил его:

- Хотим оружием решать! Мира не хотим!

И тут случилось невероятное. Возник шум вкруг кучки переговорщиков. Зазвенело оружие. Первые предсмертные крики огласили мглу.

- А! Не хотите? - завопил Хочубой, простирая руку в сторону русской рати. - И так смотрите!

Всеволожа увидела воинов, бегущих от Белёва прочь, словно гонимых внезапным ужасом.

- Вввай-йя! - заглушил все звуки гортанный клик степняков.

Конные мяли пеших. Боярышня успела узнать в ближнем коннике литовского воеводу Протасьева, сеющего страх, скачущего с ужасным криком:

- Побежи!.. Побежи!..

Всё, что оставалось живого, устремилось за ним. Мурзы исчезли. Русалка, Руно, Шемяка с Голтяем вопили, кто во что горазд:

- Внезапь!

- Они подкрались внезапь!

- Мы преданы!

- Андрей Лобан Ряполовский убит!

- Проклятая мгла!

До боярышни донёсся призыв Дмитрия Красного:

- Бежим, солнце моё!..

Тут же их разделили обезумевшие всадники. Всеволожа скакала меж ними, слыша за спиной вопли изрубаемых отстающих.

Снег неглубок, почва окаменела, скакал ось споро. Встречный вихрь рвал лебяжью мглу в клочья, относил вспять. Степь яснела, бескрайняя, белая, слитая с серым небом где-то на окоёме. В стороне мелькнули ветлы и кровли беззащитного Ослебятева. Ржущие рядом кони с оглушёнными бедой седоками не давали пробиться к селу. Евфимия ловила возможность их обогнать, пришпоривая своего белого, он, видать, такой, что не выдаст.

Долго ли длилась скачка? Смурое небо не показывало часов. Ослебятево осталось далеко позади, когда перед всадницей сделалось свободнее. Она пооглядывалась, заприметила в мужском стаде деву-вершницу. Та продиралась встречь, распустив власы (боевой вид Бонеди-разбойницы!), сжимала в руке древко, обмотанное мокрым платом.

- Раина!

- Боярышня!

- Где княгиня?

- Отправила загодя с добрым воином Гостилой. Прочь от опасности. Куда погане не пойдут…

- Куда?

- В град Жиздров. Там наш «летучий ертаул». Что сие, мне неведомо.

- Ертаульные разведывают местность.

- Гостило знает… Злая Софья чуть не прибила… Обоз туда же потёк.

- В руке что держишь?

- Только-только вот тут нашла. На земле. У мёртвого.

Евфимия раскрыла полотнище. Пластаный золотой орёл на лазурном поле, обрамленном бахромой. Знамя! Перепачканное, мокрое. Однако же знамя!

Сняв шишак, взметнув волосами, Всеволожа вскинула древко, орёл взвился на ветру.

- Во-о-о-и-и! - надрывно огласил пространство глас девы, словно волшебной птицы. - Сто-о-ой-те-е-е!

Беглецы, ошеломлённые видением, натягивали брошенные поводья. Кони останавливались, разворачивались. Мечи извлекались из ножен. Копья щетинились.

- Девка! Гляди, девка с оруженосицей!

- Не девка, Белёвская Дева! Высшая сила с нами! Вот уж конный ряд вырос во всю ширь, стал лицом к врагу.

Возникло расстояние меж русскими и татарами. Те тоже стали. Сойдутся ли? Продолжится ли пир смерти?

Отъявленные вопёжники сомкнули замершие уста. Меж ратными стенами царствовала напряжённая тишина ожидания.

Супротивная стена, как бы одумавшись, принялась рассеиваться. Обретшие смелость ратники увидели пред собою пустую мглу.

К боярышне подскакали Шемяка и Русалка с Руном.

- Фишка! Остановила рать? Могли сшибить, как былинку…

- Где твой брат Дмитрий? - спросила Евфимия.

- Видели его, - сообщил Русалка. - Тотчас будет тут.

Красный с Голтяевым среди кучных всадников пробивались к знамени. Лица вокруг преображались, как небеса, от ненастья к вёдру.

- О! - наконец вернул себе совесть и рассудок Шемяка. - Что же сталось с моей подружней? Где ж моя Софья?

- Вот теперь найди-ка град Жиздров да возьми там невредимой брошенную подружию, - ответила Всеволожа. - Полководец!

В галицком княжом тереме соседствовали печаль и радость. Печаль после поражения под Белёвом, радость перед свадьбой Дмитрия Красного с боярышней Всеволожей. Впрочем, радовались лишь обручённые, он и она, да ещё ближний боярин Дионисий Фомин, искатель «веселия в питии», ожидавший изобилия оного от брачного пира. Даже Раина, причастница жизни боярышниной, двигалась молчаливо и не по-молодому согбенно, будто бы ношу тяжкую незримо несла на узких своих раменах. Шемяка из-под Белёва отправился к себе в Углич и Софью туда увёз. Будет ли он на свадьбе, Бог ведает. Евфимию это не столь заботило, как её жениха. Старший Юрьич - единственный родич, кого он мог пригласить на кашу. У Всеволожи таких родичей не было, а без своего человека за столом какое же брачное торжество?

В одрину мрачно вошла Раина.

- Опрянься, боярышня. Уже повечер. Жених зовёт на последнюю трапезу.

Евфимия по пути к столовой палате внезапно остановилась. Что значит «на последнюю»? То ли вещунье помержилось ложное «привидение», то ли вечерю назвала последней трапезой на сегодня.

Дмитрий встретил в дверях обычной любосиятельностью.

- Жду тебя, солнце моё. Усаживайся насупротив. Подали прикрошку осетрью, звена белой рыбицы, четверть оладьи тельной по случаю постного дня пятка.

- Свет мой, что тебя труднит? - приглядывалась невеста к возлюбленному.

- А, не бери в разумение мои трудности, - отмахнулся князь.

- Откройся, - настаивала боярышня. - Иначе солнце твоё затмится неведрием, - улыбчиво приговорила она.