- Рад видеть… Жива, здорова… Сердцу покойно, очам приятно… - бормотал Елентей.

- Отчего ж полгода - ни весточки? Разве можно? - теребила она пропахшего конским потом уставшего, как с того света пришельца.

- Это от тебя ни полвести, милая госпожа. Иван Дмитрич в неиспокое. Где Микита Головня, где Сысой Бурчак, где Маркел Чукса из его обережи? Одного за другим трёх посылал к тебе. Безответно!

- Окстись! Никого из них не было, - испуганно отшатнулась боярышня. - А Увар, а Изот, коих я к вам посылывала?

Дворский уставился на неё, раскрыв рот, потом сел без спросу и долго молчал, расправляя вислые усы по сторонам голого подбородка, поглаживая бритую голову.

- Шишей по лесным дорогам уйма, - промолвил он. - Увар с Изотом к нам не были. Да не могла же достаться всем пятерым одна и та же напасть!

- Как ты-то сюда пробрался? - трепетно спросила Евфимия.

- Стало быть, Бог помог, - поднялся и осенил себя крестным знамением Елентей.

Порешили, что ночь и завтрашний день он проспится и отдохнёт. Повечер перелезет через садовый тын в известном беглянке месте, там будет ждать осёдланный конь. И выпорхнет всадник из кремлёвской крепости не Боровицкими напрямую, а окольно, Водяными воротами.

- Хозяин наказывал привезти тебя, - тёр лоб дворский. - Теперь вижу, небезопасно.

- Небезопасно и не полезно, - уточнила боярышня. - Не ко времени мне покидать Москву. Пошлю с тобой батюшке епистолию. Сбереги как зеницу ока.

Пожелав приятного сна Елентею, она позвала Полагаю и велела с утра привезти Акилину Гавриловну.

Сама же удалилась к себе в одрину и тотчас села за письмо.

Зачин получился легче: дочь каялась в ослушании и строптивости. От сердца слова шли свободнее, нежели от ума. Затем она написала: «Любезный батюшка! Молитвами твоими я жива и здорова. Стужа ещё зелная стоит, и сего числа снег был, и ветры наипаче северные». После долгих раздумий боярышня Всеволожа перешла к трудной сути: «Вернись, батюшка, на Москву. Не попусти гордыне властвовать ни в слове твоём, ни в чувстве. Заказан судьбою путь властоненавистцу. Ибо всякая власть от Бога и Богу ответ даёт». Евфимия вновь подпёрла ладонью высокий лоб, ища и не находя верных слов. «Помоги властодержцу, - заскрипела она пером, - властодержавствовать тихо и безмятежно. Ныне многие мнят себя великими и властвовать хотят, за сие друг друга убивают. Кормчая же Книга наставляет: «Да извержется властолюбец, мучитель бо есть!» Не допусти на Руси шатости, батюшка. Помысли о Новгороде Великом. Сам сказывал: разойдётся новгородская власть, разойдётся и город. Оставайся мудрым огляднем, помятуя слова Флавия, римлянина: «Аще кто приме властительское имя и паки без нужды отступит, то не добромыслен есть». Каждый ли нынешний властоборец достаточно добромыслен?»…

Чёрное оконце сделалось синим, когда писальница запечатала епистолию купорным сургучом.

Проходила через столовую палату в задец и увидела у отверзтой печи греющую руки Мамоншу.

- Акилинушка!

- Птичка ранняя, - добавила о себе боярыня. - Пробуждения твоего жду, Офимьюшка.

На зов явилась Полагья, принесла умыться, распорядилась об утренней трапезе. Бывшая подопечная рассказала пестунье о вчерашних гостях, о прибывшем Елентее. Мамонша пообещала прислать коня и в условное время держать с тыльной стороны сада.

- Давно я подозреваю весьма пристальный догляд за твоими воротами, - тяжело вздохнула боярыня. - Не удумала ли Витовтовна обвинить тебя в сговоре с инокняженцем-отцом, в лазутничестве против своего сына. Подозрительно исчезают люди боярина, везущие от тебя вести или наказы от него. Не Софьиных ли рук дело? Пошлёшь послание с дворским, будь начеку. Хотя и примем меры, всё может статься. Княжна Заозёрская с Юрьичем рассудили верно: Ярославна с Витовтовной дают тебе повод примирить отца с власть предержащими. Я же от себя добавлю: все мы, якобы степенные люди, у властодержцев в холопстве. Ежели ты осталась на Москве, стало быть, остаёшься холопкой Витовтовны. Её волю надобно исполнять. Готовься к дворцовой каше…

В восьмой день февраля в Столовой избе с большой трапезной и поварней, что рядом с великокняжескими хоромами, затеялся брачный пир, или каша, как его называли.

Евфимия присутствовала на этом пиру не на месте невесты, а среди званых гостей. Не её прятали на девичнике, накрывая фатами, чтобы жених распознал и выкупил. Не её при выходе из церкви после венчания осыпали хлебом и хмелем. Не её родственник приставлен к невесте, как страж с кнутом, чтобы заявить жениху: «Смотрины даром, а за косу выкуп!» Нет, эти слова говорит Василий Ярославич Боровский, брат Марьи Ярославны. И не Евфимия, а опять же Марья послала митрополиту свадебные дары: убрусец, ширинку и каравай.

Столы источали вытные запахи. Виночерпии разливали напитки из беременных и полубеременных бочек: вина - ренское, романею, горячее, меды - вишнёвый, малиновый, черничный, красный, белый, светлый, лёгкий, пиво - мартовское, приварное…

- Не обращай на себя взоры, ясынька. Хоть пригубь, - уговаривала Софья Заозёрская, придвигая полный фиал.

Евфимия утопала взором в вине и видела на дне фиала Витовтовну. Не ту весёлую, что восседала поблизости от неё по левую руку невесты и, клокоча смехом, беседовала с подсевшим к ней ростовским наместником Петром Константиновичем…

Ох эти проворные Константиновичи, потомки косожского князя Редеди, коего ещё четыреста лет назад в единоборстве одолел Мстислав Тмутараканский! Ивана с Никитой Евфимия знала мало, слышала, что живут на Чудовской улице. О Петре же батюшка сказывал: ловко он ухитрился занять в Ростове место отца, Константина Иваныча Добринского. О чём-то сейчас нашёптывает великой княгине…

На дне фиала мысленно видела Евфимия надменную Софью Витовтовну, что встречала её в пиршественной палате и милостиво изволила посадить поблизости от себя. «Разум возобладал в тебе, ежели остаёшься с нами, - вымолвила она при этом и добавила: - Всякая власть от Бога и Богу ответ даёт. Надобно помогать властодержцу властодержавствовать тихо и безмятежно». Обомлела Евфимия при таких словах. «Откуда тебе известны, государыня-матушка, строки из моего послания к батюшке?» Литвинка прищурилась: «Стало быть, всё-таки с ним ссылаешься?» Евфимия наклонила голову: «Пытаюсь вернуть отца ради мира и общих благ». Витовтовна вскинула подбородок: «Мир при отступничестве тяжёл. Однако жаль, твоя епистолия не дошла. Ваш человек опознан на Владимирской дороге убитым. В лесах шалят! Не сетуй на мою любознательность, послание вскрыли прежде». Евфимия спрятала гнев за подавляемыми слезами. «Поспособствуй, государыня-матушка, прикажи… тело нашего дворского Елентея… доставить в дом… по достою придать земле». Великая княгиня легко кивнула и отошла.

Не постигает в шумном застолье княжна Заозёрская мрачного состояния Всеволожи. А место ли и время кому-либо доверяться? Да и что выскажешь, кроме неосновательных подозрений? Шестеро верных слуг лишились жизней ради того, чтобы басилевс расставил тенёта против их господ. А тенёта пустые! Боярышня, отдавая должное мудрости батюшки, скромно радовалась собственной мудрости при составлении письма, вручённого дворскому.

- Глянь, ясынька, - дёрнула её за рукав Заозёрская, - старший Юрьич на тебя зенки пялит! Хорош твоей племяннице женишок! Спереди - блажен муж, а сзади векую шаташася.

- Ну его, - небрежно отозвалась Евфимия. Давно её донимало назойливое вниманье Косого с мужской половины стола.

- А источень-то золотой на нём! - возбуждалась от выпитого княжна. - Чуть задницу от бархатного полавошника подымет, так и сияет над столом, что утренняя зарница.

- Или вечерняя, - кратко вставила Всеволожа, тщетно вслушиваясь в басовитое жужжание Петра Константиновича на ухо Софье Витовтовне. Гусельники, пискатели и гудцы заполняли уши буйными звуками. До поры их музикия звучала как бы впустую, мешаясь с говором хмельного застолья. Когда же выпорхнули на середину палаты резвые скоморохи и закружилась пляска, говор приутих, головы приобернулись, и степенное общество улицезрело отчаянного Косого. Врезавшись в скопище скоморохов, он сразу же показал такой пляс, что сами искусные кощунники отступили. Ишь, отчубучивает! Золотой источень, стянувший стан молодого князя, так и горит огненной кометой, пролетающей по палате.