Акилина Гавриловна не однажды рассказывала, как изумлённый боярин в несчастный день бегства дочери отложил отъезд, разослал людей по Кремлю и застенью для скорых поисков, да сыщешь ли иголку в стогу? Переданное Изотом сообщение Кариона Бунко успокоило Ивана Дмитрича. Похерив недавний гнев на Акилину Гавриловну, он посетил её с доверительным разговором. Нечем ей было утешить боярина. Пообещала найти свою бывшую подопечную, возвратить домой. С тем старик и покинул Москву. Просто пообещать, сложно выполнить. Изот не мог назвать человека, сообщившего о надёжном убежище молодой госпожи. Возможность укрытия у Бонеди по своей простоте, как часто случается, не пришла на ум. Шляхтянка же, заядлая заговорщица, одолела женскую слабость, сберегла тайну своей затворницы. По чистой случайности амма Гнева сама заглянула к этой лесной «сестре». И вот вам - извольте! Бурный закипел разговор… Полячка напрочь забыла русскую речь. Размолвка между умудрённой жизнью боярыней, шляхтянкой-разбойницей и юной беглянкой всё-таки рассосалась. «Винюсь, Акилинушка свет Гавриловна! - утирала мокрые очи Евфимия. - Однако открой же, ради Христа, какими словами батюшка говорил с тобой. Он проклял меня?» Амма Гнева возложила материнскую длань на её чело: «Успокойся… Сей доблестный муж сотрясался не проклятиями, а рыданиями». Евфимия тем же вечером перебралась в отчий дом, и Полагья омыла её руки слезами…

Дни становились холоднее и холоднее. Зима остудила полузаброшенные хоромы. Отапливались лишь поварня и боярышнина одрина с зелёной образчатой печью, обогревавшей также соседнюю боковушу, где обитала Полагья.

Видеться было не с кем. Лишь изредка наведывались Бонедя или Акилина Гавриловна. В Рождественский сочельник Евфимия выехала к Пречистой отстоять всенощную. Скорбно показалось в ветхом соборе со сводами, подпёртыми брёвнами. Иным видела она этот храм во сне, в пору призрачного царя Алексея Михайловича. Ещё скорбнее почувствовала себя сегодняшняя Евфимия Всеволожская, как бы заняв место покойной Анастасии Юрьевны Звенигородской, врагини бояр Василиуса. Сам он стоял на великокняжеском месте, не глядя по сторонам. Витовтовна истуканшей возвышалась на своём рундуке об руку с пухленькой Ярославной. Вокруг Евфимии была пустота. Боярышня стойко дождалась конца службы, в свой черёд целовала крест, однако же с того дня, как отлучённая, не посещала Пречистой, молилась в домашней крестовой.

От батюшки вестей не было. И не у кого спросить о нём. Послала конюшего Увара с устными речами к отцу. Добрался ли он до Галича? Ни слуху ни духу. В догон ему отправила воротника Изота. Те же последствия. Акилина Гавриловна на сетования боярышни разводила руками. Беспросветными казались зимние короткие дни и долгие вечера. Книга с поучениями Феодосия Печерского перелистывалась всё медленнее. Мысли улетали то в Галич, где при князе Юрии Дмитриче жил инокняженец-отец, то в Кострому, где, по слухам, обитали Косой, Шемяка и младший брат их Дмитрий Красный. Его боярыня Всеволожа совсем не знала. Он рос в Звенигороде, под материнским крылом, вдали от московской жизни. С чего приходил на ум?.. Мысли-то были разные, порою случайные, а чувство лежало на сердце одно-единственное: ожидание… упорное ожидание чего-то… чего-то, скорее всего, тяжёлого.

Повечер прибежала Полагья в крайней тревоге.

- Гости, госпожа! Кареть у ворот. Конная обережь большая. Послала встретить.

- Кто? - поднялась Евфимия.

- Сказывают, княжна Софья Заозёрская с кем-то… мужеска пола. Не ведаю.

- Вели истопить в столовой палате и подать трапезу. Принеси одеться.

Ох, быстра Полагья, не девка - огонь! Пока гости поднялись наверх, поленья в печи пылали вовсю. Одетая влепоту боярышня вышла, поясно кланяясь. Софья же Дмитриевна без обиняков кинулась ей на шею. Добрые отношения завязались у них со дня встречи в Марьиной роще. Позади княжны улыбался молодцеватый Шемяка.

- Рада лицезреть тебя, ясынька!.. Ах, худа стала!

Ах, бледна! Или свет дурной? Или Божьему дню из терема глаз не кажешь?

- Ты-то какими судьбами, Дмитрий Юрьич? - обратилась Всеволожа к Шемяке.

- Я при Софьюшке, как охраныш, - продолжал улыбаться князь. - Вот приехали с братом на свадьбу к Василию. Сами обручились невдавне. Я с Софьюшкой, Вася мой с твоей племяшкой Устиньей.

- Теперь никуда от него не денусь, - влюблённо глядела на жениха княжна Заозёрская.

- Устя обручена с Васёнышем? - удивилась несведущая Евфимия столь приятной для неё новости.

- Ещё как обручена! - щёлкнул пальцами Шемяка. - Резвой ланью скакнула в великокняжеский золотой источень, кругом разложенный на полу, и как закричит звонким голосом: «Захочу - вскочу!» Всё пошло по дедовскому обычаю.

- Почему источень великокняжеский? - не понимала Евфимия. Она сразу догадалась, что речь идёт о золотом поясе, который ей показывала сестрица Анисья.

- Ещё на великом князе, отце Василиуса, я видел такой источень, - ответил Шемяка на её вопрос.

- Я тоже, маленькой была, видела, - припомнила Софья. - Только Устин источень куда богаче.

- Спору нет, - согласился Шемяка. - Васька отплясывал в нём, аки народившийся месяц…

Внесли яства. Гости и хозяйка сели за стол.

- Следом за государевой ещё две свадьбы сыграем. Наших! - потирал ладони Дмитрий Юрьич. - А скоро ль твой праздник, Фишечка?

Княжна Заозёрская глянула с укоризной на забывшегося жениха. Обоим было известно о разрушенной помолвке Евфимии.

- С детства прошу тебя, Дмитрий: не называй меня Фишкой, - сухо произнесла боярышня.

- Ну… ну, ты же называешь, как в детстве, моего брата Васёнышем, - смутился Шемяка. - А я произнёс не Фишка - Фи-и-шечка!

- Поговоримте о деле, - прервала княжна Заозёрская вздорный спор. - Я прибыла к тебе, боярышня Всеволожа, с послугой, - придала она звонкому голосу торжественность. - Марья Ярославна, великокняжеская невеста, передаёт через меня приглашение: хочет видеть тебя на свадьбе.

- Меня? - крайне удивилась Евфимия.

- И не только невеста, - продолжала княжна. - Будущая свекровь её, великая княгиня Софья Витовтовна, просила передать, что забыла прежнюю несогласицу и желает, чтоб ты была близ неё за свадебным пиршественным столом.

Евфимия тут же проникла в тайные мысли хитро-мудрой литвинки: порушенная невеста прибавит свадьбе побольше света своим присутствием. Гости уверятся: прежняя помолвка расторглась по згадце, то есть по обоюдному соглашению. Значит, ни о каком нарушении клятвы великой княгиней вкупе с Василиусом речи не может быть. Побег Всеволожа к Юрию Дмитричу обернётся не естественным возмущеньем, а каверзой. Евфимия обратила взоры к Шемяке.

- Ты уясняешь, что скрывает Литовтовна за переданным мне приглашением?

- Как ты произнесла? Литовтовна? - подпрыгнул от восхищения Дмитрий Юрьич.

- Оговорилась, - махнула рукой боярышня.

- Нет, это не без великого смысла - Литовтовна! - продолжил он смаковать.

- Ты постигаешь, насколько изменятся таимные речи на Москве обо мне, о моём отце? - настаивала Евфимия.

- Ох, смири гордость, заткни уши и закрой очи, - вздохнул Шемяка. - Мы, трое братьев, замирили отца с Василиусом. Твой батюшка не преуспел в своём замысле их рассорить. Не поддержали его ни Борис Тверской, ни дядя наш, Константин Дмитрич. Всем усобица, как нож к горлу. Так что не искушай судьбу. Внучка Голтяихи и Литовтовна, как ты выразилась, дают тебе благой повод примирить боярина Всеволожа с великим князем и его матерью.

- Великая княгиня о-очень довольна, что ты осталась, не уехала с батюшкой, - вставила княжна Заозёрская.

Проводив гостей, Евфимия в глубокой задумчивости сидела за пустым столом, потягивая из кружки горячий вишнёвый взвар. Присутствие постороннего заставило её поднять голову. Уж не сон ли это? Боярышня увидела перед собой их дворского Елентея, покинувшего со своим господином Москву почти полгода назад. Не очень-то привечала она этого мрачного человека русско-татарской крови, сына полонянницы и ордынца. Что таится за его вкрадчивым полушёпотом, никогда не поймёшь. Теперь же она порывисто обняла старого слугу, повеявшего на неё отцовской близостью.