- Нет, - помотала головой Евфимия. - И в будущем не стану. Там мне быть порушенной невестой дарской, кончить дни опальною, за Камнем, в земле Огорской…

- Беги с Иваном, - положил предел невыносимой речи князь. - Храни его… Моё невремя минет. Вызволю себя, детей. Верну пожалования. Дам знать…

- Ну, будет, будет! - заскрипел в двери голос Эсея. - Отдай светец. Пошли!

Он вывел понурую Евфимию наверх и опустил в таинственные закрома тёмного платья додаток - золотую нагрудную привеску в виде длинноухого конька с загнутым в кольцо хвостом. Прощай, дар пасынка Ивана!

В перводекабрьский день на улице Богоявленской у рва притормозил каптанный поезд литовского посла Семена Едиголдова. Из третьей от хвоста каптаны сошли на наледь медвежья шуба с воротником на полспины и шубка «цини», сизая, из «дикого», а иначе сказать, из серо-голубого бархата и из «венедицкой», как называли на Руси венецианскую, камки.

Так возвратились из Литвы Евфимия Боровская с Володею Давыдовым. Он нёс, меняя руки, крупный короб. Она, жалеючи ношатая, спросила:

- Для чего сошли далече?

- Скрывал жилье, - ответил он.

Володя жил со старшею сестрой Натальей, вдовой, обременённой малыми детьми.

Прошли двор Весяковых. От церковки святого Иоанна свернули на Подол, к Васильевскому лугу. Улицей Большой попали на Вострой конец к самой реке. За церковью Косьмы и Домиана, миновав бревенчатые стены трёх амбаров, принялись стучать в дубовые ворота. Поочерёдно били колотушкой.

- Хто-о-о?

- Отопри, Доман.

- О, господин! Слав Бог, слав Бог! - возрадовался стариковский голос.

Запоры грохнули. Калитка распахнулась. Кирпичная тропа по чистому двору повела к терему на каменном подклете со столбами для крыльца. Доман сквозь слёзы созерцал хозяина, потом во все глаза глядел на гостью.

Наверху, в просторной повалуше, топилась печка в обливных зелёных изразцах.

- Наша горница с зимою спорница! - Старик разбил пылающие угли кочергой. - На улице студель, у нас тепель.

Юный хозяин разоблачил Евфимию, затеплил свечку, ибо в повалуше было сумрачно, оконца выходили к северу.

- Вот мы и на Москве, княгинюшка! Удачно твой знакомец Карион пристроил нас к литовскому посольнику.

- Он не хотел, - припомнила Евфимия. - Не отпускал меня. Вдвоём с Бонедей стращали чем-ничем. А пасынок был равнодушен: «Поезжай, любезная Евфимия!» Можайский тоже. С ним не лажу с того дня, как истребил Мамонов.

- Почто Бунко вернулся в службу к этакому мню? - ворчал Володя, вскрывая короб.

Евфимия остановила:

- Отложи труды. Он не послушал:

- Раскладу пока. Пусть всё проветрится с дороги. Она сказала благодарно:

- С той ночи, как Ядрейко переправил нас в Литву, ты - крепкая моя опора!

- А не брала с собой! - упрекнул младший из бояр юровского.

- Спрашиваешь, для чего вернулся Карион к Можайскому? - переменила речь княгиня. - По старой памяти. Служил ему перед отъездом из Москвы…

- Ой, что у тебя тут? - Давыдов перекинул через руку телогрею с длинными и узкими, как у мужских охабней, рукавами, свисающими до полу. Его персты ощупывали утолщение в суровой плотной ткани на юдоле.

- Это зелье, - не подумала скрывать Евфимия. - Дамон мне наказал пристроить ладанку к костру своей боярыни. Не преуспела! Вот и ношу упрёком на всю жизнь.

- Дозволь взглянуть? - полюбопытничал Володя.

- Нет, нет, - переняла она столь памятную сряду. - Бунко с Бонедей тоже обнаружили и тщились распороть. Я не дала. Сие не для смотрения, а для хранения.

- Хозяюшка Наталья скоро будет, - заглянул Додан.

Володя кончил с тканой и пушною рухлядью, присел на лавку.

- Не могла ждать дольше, - молвила Евфимия. - Три месяца безвестных! А увидала: два Ивана, мой и Можайский, малый и старый, пишут меж собой союз - не вынесла душа! Что же творится? Отец в темнице, сын, занявший место как бы мёртвого, вершит дела по-своему, вступает в договор с врагом. Ишь, грамотеи! Высказалась и решила спасать мужа. Пасынку-то я зачем? Есть опекун - Можайский, мамка - Дарья…

- Мне княжич дал для переписки сию грамоту, - достал Володя хартийку с груди. - Не поленился ночью, сделал список. Вот!

Княгиня поднесла бумажный лист к свече. Прочла, местами вслух:

- «Ты, князь Иван Андреевич, будешь мне старшим братом. Великий князь вероломно изгнал тебя из наследственной области, а моего отца безвинно держит в неволе. Пойдём искать управы… Будем одним человеком. Без меня не принимай никаких условий от Василия. Если он уморит отца моего в темнице, клянися мстить. Если освободит его, но с тобою не примирится, клянуся помогать тебе. Если Бог дарует нам счастье победить или выгнать Василия, будь великим князем, возврати моему отцу города его, а мне дай Дмитров и Суздаль… Что завоюем вместе… из того мне треть… А буде по грехам… останемся в изгнании… в какой земле найдёшь себе место, там и я с тобою». Боюсь, - примолвила Евфимия, - сбудется только последнее их чаяние…

Вошла Наталья, бросилась в объятья брата.

- Будь здрава, дорогая гостья! - склонилась поясно перед княгиней.

Евфимия облобызала тёплую со сна ланиту, высокий лоб, русую голову.

- Пошли Домана за Лукой Подеиваевым, Бренко Парфёном, - попросил сестру Володя.

- Послала. Кухарь затевает трапезу. Княгинюшка с дороги обновится в баенке, опрянется и - все за стол.

- Для баенки утомлена, - промолвила Евфимия. - До трапезы схожу в ближайший храм. Потщусь просить Владычицу о помощи.

- К Косьме и Домиану, - подсказал Володя. - Тут, у ворот. Сопроводить?

Княгиня покачала головой:

- Видела. Дойду одна.

Выйдя из дома, подставила лик яркому негреющему солнцу. Морозный воздух осязаем. Колющее осязание!

Ранняя служба кончилась. Двери не заперты ради молебнов, панихид. Евфимия в земных поклонах пред иконою Пречистой пыталась успокоиться. И всё же храм покинула в неиспокое.

- Боярыня, ради Христа!

- Княгиня, хоть толику благ!

Не глядя, опускала голые монеты в чёрные длани. Пошла нетвёрдо, опираясь на бревенчатые стены Давыдовских амбаров. Позади услышала:

- Добро идёт, держась за тын, а зло на коне скачет! Тотчас же обернулась:

- Максимушка!

Юродивый стоял в издирках, с непокрытой головой, на ногах рваные моршни.

- А я все деньги раздала на паперти, - страдальчески произнесла Евфимия.

- Иди, деньга, к деньге - разбогатеешь! Людина, не ходи к людине - согрешишь! - сказал юродивый не ей, а так кому-то.

- Тебе холодно, блаженный? - трепетала за него Евфимия.

- Нет, - отвечал Максим.

- А голодно?

Он опустил растрёпанную голову и, устыдясь, признался:

- Голодно.

Княгиня обняла худые плечи:

- Подь со мной!

Вошли в ворота, подступили к дому, что длинной стороною - к улице.

- Не сожалеешь? - спросил Максим. Евфимия взвела его наверх.

- Пожалуй к тра… - встретил в сенях Володя и осёкся, узрев блаженного. Смятения не выдал ни единым словом. Обоих проводил в столовую палату.

Евфимия всё объяснила по пути:

- Сей неимущий накормил и обогрел, когда страдала.

Давыдов коротко ответил:

- Бог воздаст.

Боровские бояре и княгиня поздравствовались по достою. Расселись дружно: по одну сторону - Бренко, Володя и Подеиваев, по другую - Наталья, Евфимия, Максим и ещё дворский из Боровска именем Астафий. Княгиня прозвище запомнила: Коротонос. Боровск - в казне, а дворский - на Москве.

Подали парную сельдь, пироги-пряженцы с сигами да с сомом, уху мешочком.

- Ну как, княгинюшка, жизнь иноземная? Как тебе Литва? - очесливо повёл застольную беседу Лука Подеиваев.

- Брянск разве иноземье?- ответила Евфимия. - Одно название - Литва! Всё та же Русь, да под чужой рукой. Узрела литвина в посольнике, что мимоездом был из Вильны, и то наших кровей.