После службы остановил её светлоликий юноша, сущий ангел, от коего исходили чистота и смирение.

- Боярышня Всеволожа, великая княгиня-мать просительно и неотложно приглашает пожаловать в её терем, в палату крестовую.

- Кто ты? - глянула она в отрешённые, словно иноческие очи.

- Корнилий, слуга великой княгини Марьи Ярославны.

- Не знала возле неё таких слуг, - наморщила лоб боярышня.

- Я здесь новик, - был ответ. - Мой батюшка ростовчанин Феодор с недавнего живёт на Москве. Мой дядюшка Лукиан…

- Ах, ты племянник Марьина дьяка, дитя боярское, - перебила Евфимия и, как бы не желая быстро расстаться, спросила с лёгкой улыбкой: - Больше ничего мне не скажешь?

Корнилий не по-земному то ли произнёс, то ли мысленно в неё вложил:

- Поезжай, не бойся.

- Не под дворянской бы шапкою тебе жить, а под клобуком, - невольно вырвалось у Евфимии.

- И тебе, сиротинка круглая, - услышала она странный ответ.

Вскинула голову, нет Корнилия.

«Отчего круглая?» - задумывалась она, едучи в дом Витовтовны. Не мог слуга Марьи не знать о её отце. Очевидно, оговорился.

В крестовой Софьиной, куда её провели, боярышня склонилась пред ликом Спасителя: «Господи, к тебе пребегох…»

- Не попомни моего зла, - услышала она знакомый старушечий голос за спиной. - Лелею надежду по-христиански упросить: за обиду отплати угождением. Съезди к батюшке в Переславль, упроси боярина Иоанна вернуться, исходатайствуй прощение для меня и для сына. Сама-то простила ли? - заглянула старуха в глаза боярышни.

Не находя слов, Евфимия низко склонилась перед ней.

- Помолимся о благополучии твоего пути, о даровании общего мира, - предложила литвинка и первая пала ниц.

Боярышня опустилась рядом в земном поклоне: «Господи, сумею ли я, достанет ли сил?»…

- Получишь крепкую обережь, - деловито зазвучал голос княгини уже над нею. - В лесах шалят!

Последние, прежде слышанные от Витовтовны слова напомнили о судьбе дворского Елентея.

- Матушка-государыня, - поднялась боярышня с колен. - Тело нашего человека, коего нашли убитым в лесу с моим посланием батюшке… Ты обещала… доставят… предать земле.

Витовтовна долго не отвечала.

- Запамятовала, - наконец вымолвила она. И посуровела: - Мысли сейчас не те. Размётные грамоты Юрием уже присланы. Вот возвратишься поздорову…

Евфимия сухо отозвалась:

- В обережи мне нет понадобья.

- Карета без обережи - дверь без замка! - удивилась Софья.

- Верхом поеду, - сообщила Евфимия.

- Одна? - прищурилась старуха.

- Вдвоём, - смутилась Евфимия.

- Дозволь Ефрема Картача, нашего храбреца, нарядить с тобой, - попросила Витовтовна. - Шишишка краковская, что Иоанну Даркову из тебя творила, - неважный страж. Картач же воин отменный!

«И доводчик отменный», - подумала Всеволожа, однако спорить не стала.

Вбежав к Бонеде, Евфимия наткнулась на грозный крик:

- Прошэ пукаць!

- Недосуг пукать! - рассердилась боярышня. - Смотри-ка, вошла без стука! Слушай, что скажу…

Выслушав, полячка спросила:

- Кеды пани хцэ выехаць?

- Нынешней ночью, - отвечала Евфимия.

- Бардзо добже, - кивнула Бонедя.

На лице же шляхтянки было написано: «бардзо зле». Это не насторожило Евфимию, занятую своими мыслями.

В карете Полагья зашепталась с полячкой.

- О чём вы там? - прислушалась Всеволожа.

- Половины не разумею, - проворчала сенная девушка. - Однако же ехать ей с тобою никак нельзя.

- Нельзя? - не понимала Евфимия.

- Нельзя, - поникла Полагья. - Она в поре.

- В какой поре? - переспросила боярышня. И испугалась: - Уж не брюхата ли?

- Ой, грех с вами один! - хихикнула Полагья. - Рубашечное у неё. Плотное.

- Фух! - выдохнула боярышня. - Напугала без разума…

Тонкую женскую беседу прервал грубый гул толпы. Нарастая, он разразился за рядами торговой площади у Фроловских врат.

На высоком деревянном помосте, где с недавних пор за особо большие вины прилюдно били кнутом, возвышались двое. То один, то другой, витийствуя, размахивали руками. Толпа отвечала враждебным криком.

Сидевший на облучке Ядрейко, нанятый Всеволожей вместо погибшего конюшего Увара, вынужден был остановить карету, затёртую людьми.

- Кто эти щепетно изнаряженные витии? - полюбопытствовала Евфимия.

- Замоскворецкие дворяне Колу даров и Режский, - присмотрелась Полагья.

- Ты как их знаешь? - удивилась боярышня.

- К батюшке твоему заходили перед его отбытием из Москвы.

Сенная девушка, проворно приоткрыв дверцу, выскочила в толпу. Евфимия не успела ухватить подол её платья. А через минуту-другую совсем поблизости раздались угрозы:

- Кареть изменника Всеволожа!.. Круши её!..

Чей-то посох ударил в дверцу. И хотя крепкое дерево устояло, половина боярского герба, прибитого к дверце, напрочь отскочила, отколотая. Герб состоял из двух птиц, орла и орлицы, различаемых тем, что орёл побольше, а орлица поменьше. Второй удар мог бы и саму дверцу разнести. И худо пришлось бы боярышне и её подруге, судя по озверелым лицам вокруг кареты.

- Нема чем биться! - сокрушалась Бонедя. Тут-то и прозвучал громовой голос Ядрейки:

- Ат-вали!.. Ат-вали!..

Удары его бича посыпались на возбуждённые головы близстоящих. Четверня дёрнула. Раздались вопли попавших под колеса. А карета уже неслась в распахнутые ворота под защиту кремлёвских стен.

Сойдя на землю в своём дворе, Евфимия обнаружила, что от семейного герба отбит орёл, осталась одна орлица.

- Спасибо тебе, Ядрейко! - поблагодарила боярышня нового конюшего.

Тот отозвался:

- Не на чем.

Полагья явилась повечер в изодранном платье.

- Ой, вырвалась, как душа из ада! - плюхнулась она на лавку в боярышниной одрине, где лежала Бонедя, положив на живот пузырь с горячей водой. Евфимия сидела подле неё.

- Пошто из карети выскочила? - спросила боярышня свою девушку.

- Любопытство прежде нас родилось, - отвечала Полагья. - Услышала, как Колударов с Режским вещали: скоро-де Юрий Дмитрич, сын героя Донского, овладеет по праву великокняжеской шапкой. А московляне в ответ: «Не хотим галицких князей!»

- Какие московляне? Отборные?- спросила Евфимия.

- Нет, - затрясла головой Полагья. - Случайные. Ну, ремесленный люд: кузнецы, серебряники, медники, лучники, седельники, тульники… И ещё пошлые купцы.

- Пошлые купцы? - не понимала Евфимия.

- Ну, самые богатые, - объяснила Полагья, - что большую пошлину платят. Меня, слава Богу, никто в толпе не узнал. А то кричали: «Долой изменника Всеволожа!»

Евфимия опустила голову.

- Чем им князь Юрий не по душе? - спросила Полагья.

Дочь Всеволожского попыталась ей обстоятельно разъяснить, что народ московский предпочитает наследование власти по-новому, от отца к сыну, когда князь остаётся здешним и окружение его прежним. Ежели же переймёт власть не сын, а следующий по старшинству брат, князь удельный, он и сам москвичам не близок, и к чужому чиновничеству с боярством, что с ним нагрянут, надобно приноравливаться долго и трудно. Полагья поняла ли, не поняла, махнув рукой, пошла собирать госпожу в дорогу.

- Что мне делать с Бонедей? - вышла следом за ней Евфимия. - Боли её хватают в крестце и внизу живота, в бедра отдают…

- Бывает такое, Офимочка, с нами, бабами, - по-сестрински обняла госпожу Полагья. - С тобой, со мной - нет, а с иными бывает, знаю. И полощет, и в жар кидает, и по нужде гоняет. Вот и твоей полячке худо. Давеча в карети причитала, обезумев: «Яду! Яду!»

- Не яду она просила, - тихо засмеялась боярышня, - а волю свою выражала: еду!

- То-то что «еду!», - проворчала Полагья. - Отлежалась бы до трёх дён.

Вечером заявился Ефрем Картач на караковом жеребце и во всеоружии.