- Обережь нужна?

- Моя ждёт внизу.

Друзья, пошатываясь, направились к противоположным дверям.

- Провожу тебя, князинька, - приняла руку старика Евфимия.

Пожелали друг другу покойной ночи. Прикрыв дверь хозяйской опочивальни, боярышня прошла через столовую палату в сени. Стол был пуст. Челядь разошлась. У ступеней, ведущих выше, в её одрину, Евфимия услышала шаги снизу. Тяжёлые, торопящиеся шаги. И вот густой шёпот позвал:

- Обожди, паняли Евфимия!

Всеволожа остановилась. Пред ней вырос Чарторыйский.

- Запону жемчужну на столе забыл…

- Пусто на столе, - сказала Всеволожа. - Пирник, стало быть, прибрал. Завтра у него спрошу…

Припозднившийся гость стоял, в упор глядя на неё. Видимо, не спешил откланяться. Жаждал продолжать беседу.

- В Вильне была, паняли?

Всеволожа покачала головой.

- Батюшка бывал, сказывал: столица Великого княжества Литовского состоит из дурных деревянных домов, деревянной крепости и нескольких церквей.

- То было давно, - пробасил Чарторыйский, не трогаясь с места.

- Пора на покой, гостюшка, - очесливо улыбаясь, стала боярышня на первую ступень своей лестницы. - Вельми поздно!

Он взял её руку для прощального лобызания, а после внезапь притянул к себе, охватил стан другой рукой.

- Брось старика… Едем ко мне… Княгиней будешь… Хозяйкой моего замку!

Объятия были не столь решительны. Всеволоже удалось выскользнуть, стебнуть оскорбителя по лицу и далеко отскочить.

- Пёсья мать, - тихо выругался литвин.

- Твой господин Свидригайло на предложения об измене отвечал оплеухами, - напомнила Всеволожа.

Александр усмехнулся, раскинул лапищи, пошёл на неё медведем.

- Подь до верху, не трону..

Он как бы освобождал путь к лестнице. Тут таился подвох: слишком близко предстояло пройти мимо жадных лап, готовых схватить. «Очами лжёт, а руками страшен!» - не двигалась Всеволожа.

Чарторыйский тем временем подступал… Вот приблизился… Вот занёс над ней великаньи длани… Ими он исторг жизнь из несчастного Жидимонта, отпершего на его подман. Евфимия увидела эти руки с вилами… Нет, над ней были руки Вепрева, занёсшего стальное трезубие… Страдный предсмертный крик потряс сени, весь терем княжеский. С переходов и лестниц понеслось топотание. В дверях зажелтели испуганные лица.

- Любодей в моём доме? - удивлённо прозвучал голос Константина Дмитрича.

- Я… не… не есть любодей, - обернулся гость к хозяину в ночной рубашке до пят.

- Любодеяние в сердце любосластивца первее всего возгорается! - вскинул князь указательный перст.

В сенях воцарилась напряжённая тишина. Её нарушил хозяин:

- Ты оскорбил мой дом!.. Дорож, Спитко, Анфал, Кюр! - позвал он.

- Будикид, Буйвид! - крикнул Чарторыйский.

С разных сторон вошли в сени литовцы при оружии и безоружные люди князя. Однако же вид последних был очень внушителен.

- Теперь нас с тобою рассудит поле и Божий суд! - возвысил голос Константин Дмитрич.

- Рыцарский поединок? Ха-ха! - разразился смехом гость-оскорбитель. - У вас нет рыцарства…

- Когда ты под стол пешком ходил, - сказал князь, - сын великокняжеского пестуна Осей на моих глазах был смертельно уязвлён на игрушке оружием. Так что рыцарские игры у нас в заводе. И рыцари есть не хуже франкских или немецких, лишь именуются по-иному. Твёрдые ратователи за правое дело, самоотверженные заступники всегда были. Так что готовься к завтрашнему суду!

Литвин круто повернулся и пошёл из сеней вместе с Буйвидом и Будикидом. Князь приказал:

- Раина, прими боярышню! Кюр, Спитко, идемте со мной!

-  Бежим! И не мешкая…

- Бегство равно предательству: князинька в беде!

Девы сидели на одре, тесно прижавшись друг к другу. В оконницу заглянул рассвет. Дождались его появления, не сомкнув очей.

Раина подошла к окну, впустила утреннюю свежесть.

- Было мне «привидение»: всем грозит беда! Надобно изменить судьбу.

- От судьбы не сбежишь, - откликнулась Всеволожа.

В дверь стукнули.

- Дозволь взойти, детушка?

Застав Евфимию бодрствующей, князь всплеснул руками:

- Разве ж так можно?

Всеволожа бросилась к старику с уговорами:

- Откажись от смертельной игрушки из-за меня. Помысли про свои лёта!

- Кюр Сазонов уже воротился, - объявил князь. - Ратоваться будем мечами на дальней поляне моего огорода.

- Безумство! - возмутилась Евфимия. - Вспомни, покойный митрополит Фотий за вызов на поле лишал причастия. Убийц отлучал от церкви на восемнадцать лет. Убитых запрещал отпевать. Язычники искушали спорящих огнём и водой. Искушать оружием - не худший ли грех?

- Защита чести - не грех, - молвил старый князь.

Евфимия увидела мысленно надпись на мече Дмитрия Красного: «Никому не отдам чести своей». И не нашла возражений.

С первыми солнечными лучами поединщики встретились на огороде, углубились в яблоневые дебри. Боярышне было запрещено созерцать «суд Божий». Однако урядливая Раина провела её стороной. Обе спрятались в смородиновых кустах.

Поляна была просторная, в окружении плодовых Деревьев. На княжеской стороне стояли Спитко и Кюр. На стороне Чарторыйского - Будикид с Буйвидом. Скинув верхнее платье, бойцы остались в сорочках. На князе - шёлковая, до колен, с пристёгнутым стоячим воротником из бархата. На литвине - полотняная, расшитая по воротнику и рукавам золотом.

- Одумайся, друже, - пробасил Чарторыйский. - Готов покутовать пред тобою.

- Покаяния твоего мне мало, - ответил князь. - Бесчестье смывается токмо кровью.

- Маешь быть караный за твою гордость, - пробурчал литвин.

- Кара ждёт тебя! - возразил Константин Дмитрич.

Буйвид и Кюр подали мечи поединщикам.

Евфимия не могла унять дрожь во всём теле, однако же ободряла тишайшим шёпотом пасмурную Лесную сестру:

- Поранят друг друга и разойдутся. Они ж друзья! Первым сделал выпад литвин. Князь отбил удар.

Чарторыйский вновь занёс меч… И не успел опустить. Константин Дмитрич поднял свой, но как-то медленно, словно сонный… И вдруг зашатался и упал навзничь.

Всеволожа, забыв о своей таимности, бросилась к неподвижному, без меча сражённому старику. Оскорбитель оттолкнул её, стал на колена, припал ухом к груди недавнего супротивника… Тяжело поднялся и объявил:

- Князь мёртв!

Буйвид с Будикидом напали на Спитка с Кюром. Те выхватили ножи…

- Стойте! - властно прозвучало со стороны. Всеволожа внутренне сжалась, узнав ненавистный голос.

- Внесите дядюшку в дом, - приказал Шемяка. - Боярышню заприте в её одрине. А мы с тобой, побратим, пойдём, пособоруем без свидетелей…

Крепкая мужская рука повлекла Евфимию к дому. Вскинув слёзно затуманенный взор, Всеволожа узнала трёххвостую бородку буквой «мыслете» ближнего болярца Шемякина, столь памятного ей родителя Фотиньи, Ивана Котова.

- Доверься, Евфимия Ивановна, ведь я тебя единожды спас!

Более он не произнёс ничего. Запер её в одрине. Не успокоить ли хотел тёплым словом, чтоб не противилась?

Раину к ней не впускали. Где же Раина? Боярышня смутно вспоминала: ещё до того, как услышала Шемяку, не чувствовала лесную деву рядом с собой. Была и исчезла!

Поесть принесла Агафья. Одежда на ней плачная.

- Пусти попрощаться с князинькой, - попросила боярышня.

- За дверью охраныш, - шепнула стряпуха. - Шемяка хапнул осиротевший терем под свою руку. - А вслух примолвила: - Ещё во Вседобричи слышала плач, стон, вздохи домового - к смерти хозяина!

Назавтра до Евфимии тоже донеслись и плач, и рыдания, и многий вопль. На сей раз не домового, а наёмных плачей.

Судя по времени, уже после похорон в соседней ложне за тесовой перегородкой от души плачевопльствовал кто-то из челяди:

- Али мы тебя не любили? Али чем прогневили?.. Повечер пришла прибрать за боярышней жалевая Агафья.