- И сице властодержательный Шемяка, не улучи зло действенные своея мысли, побежа к Углечу…

Сия славянщина означала, что бывший властитель, не осуществив злых замыслов, отступил в свой удел.

- В Угличе я бы соединилась с Митенькой, - сокрушалась на ухо Всеволоже Софья, жалея о решении ехать в Галич.

- Бежа, не мечись, - посоветовала Евфимия. - Разбит ли твой Дмитрий или, упреждая беду, ушёл, супротивники будут его преследовать. Углич к ним ближе Галича.

В галицком княжом тереме жил дух Дмитрия Красного. Всеволожа сидела в той самой одрине, где жених подарил ей колтки золотые с яхонтами, где поял её воевода Вепрев, чтоб казнить удушением сеном.

- Плохо, всё плохо, - пришёптывала боярышня.

Размышляла о совершённой ошибке. Лучше бы воротиться в Москву с Ядрейкой. Уж как улещал конюший Ульяны Михайловны исполнить слово, данное свойственнице! Смущённым был лик атамана Взметня. Свои не откликнулись в приволжских лесах на разбойный посвист. Беззащитным двигался княгинин возок от Ростова до Ярославля, от Ярославля до Костромы и далее, к Галичу. Бог миловал от погони, а от засады шишей бывший атаман ведал способы уйти с миром. И вот Евфимия не пустилась в обратный путь. Софья пред ней расплакалась: «Не покидай меня, ясынька! Нет со мной человека, ближе тебя!» Как было ни остаться? Свойственницу надеялась умолить о прощении. Повздыхал Ядрейко: «Судьба нам с тобой, Ефимья Ивановна, чуть что - разлучаться!» И укатил восвояси. Сиди теперь в памятной боковуше, где Дмитрий-любимик не приголубит, Раина - «чесотка да таперичи» - не извлечёт из беды. Уступчивость уговорам всегда бывает добра. Зато зло раскаяние! Нос челядинки сунулся в дверь:

- Государыня кличет. Государь прибыл из похода! Софья своего «Митеньку» ждала ежедень, еженощь.

Наконец пожаловал! Опять примется аркаться с Евфимией! Стрелы будут метать друг в дружку. Поводов выше меры. И всё ж боярышню радовал приезд князя. Теперь Софья не станет её удерживать.

В столовой палате, едва Всеволожа вошла, Шемяка рухнул пред нею ниц… Отступила от неожиданности.

- Фишечка, отжени обиды! Сына сберегла от мук! Жену - от узилища! Нечем отплатить, токмо покаянием. Каюсь: винил тебя в смерти брата Дмитрия. Каюсь: желал тебе тесноты и доиска. Каюсь: опекуны твои всуе лишены жизни. Знаю виновника смерти батюшки…

- Знаешь? - прищурилась Всеволожа. - Кто?

- Головник - поводатарь медвежий, Кузька Кувыря! - объявил Дмитрий Юрьич.

Всеволожа вскинула голову. Гнев отверзал уста назвать заказчика смерти, не исполнителя.

Она стояла лицом ко входу в палату. Между нею и дверью поднимался с колен Шемяка. В двери возник боярин Иван. Не мог он не слышать последних слов. Лик его побелел. Евфимия сомкнула уста. Многожды каялась после. В сей же миг решила по-доброму: мёртвых не воротить. Пусть потерявший дочь не теряет жизни.

Котов опустился на лавку с краю. Боярышня сказала Шемяке:

- Положим давнему дерть. Расскажи про недавнее.

- Углич пал, - сгорбился князь, уперев руки в стол. - Допрежь пришла весть: Москва занята, из Твери к Василиусу идёт Борис, из Литвы - Боровский, подкреплённый татарами. Пришлось отступить без боя. Мыслил остаться в Угличе. Он не пал бы, кабы не пушки. Их подослал Тверской. Окрепы не устояли пред ядрами. Но Ваське Боровскому со товарищи одоление далось нелегко. Принесли мне тело их воеводы Юрия Драницы, выходца из Литвы…

- Юшка! - вскрикнула Всеволожа.

- Он тебе ведом? - спросил Шемяка. Она склонила чело:

- Зело храбр.

- Храбрым подруга - смерть! - подал голос Котов.

- Поведай далее о своих мытарствах, - просила Софья.

- Бежал в Чухлому с Можайским, - перевёл дух Шемяка. - Взял там вязню Витовтовну, отвёз в Каргополь. Старуху допрежь измучила теснота. Потом нас мучили её хвори. Слепец отправил Кутузова со словами: «Брат Дмитрий! Какая тебе честь держать в неволе мать мою, твою тётку? Ищи иной мести, буде хочешь. Я уже на столе!» Ишь, как запел углический сиделец!

- Ужли отпустил ведьму? - спросила Софья.

- А! - махнул рукой князь. - Люди для рати надобны, а тут её стереги! Послал с ней Сабурова Михайла Фёдорыча.

- Что же теперь? - уронила княгиня главу на грудь.

Дмитрий Юрьич глянул на Всеволожу:

- Как мыслишь, Фишечка, что теперь?

- Сказать? - вскинула взор боярышня. - Шесть битв меж вами полыхало в усобицу. На очереди седьмая. Полторадесять лет которуетесь. Виновна Литовтовна с золотым источнем. Ей мало мук! Ну а вы, братья, старший да средний, умники? Век готовы промстить за безделицу. Совесть не говорит худого?

- Веришь? - запальчиво перебил князь и признался: - Не говорит ни гугу! - Внезапь извлёк хартию из-за пазухи. - Чти, грамотея! Пять вящих чернецов ко мне пишут: Ростовский, Суздальский, Московский и Пермский… Совестят, строже некуда!

- «…ты дерзаешь быть вероломным, - читала вслух Всеволожа, - пленяемый честью великокняжеского имени, суетною, если она не Богом дарована, или движимый златолюбием, или уловленный прелестью женскою…»

- Софья! - перебил Дмитрий Юрьич. - Как тебе сие последнее любится: «уловленный прелестью женскою»?

- Вздор! - возмутилась княгиня. - Не к чести епископов сии вздоры!

- «…именуешь себя великим князем, - читала далее Всеволожа, - и требуешь войска от новгородцев, будто бы для изгнания татар, призванных Василием и доселе им не отсылаемых. Но ты виною всего: татары немедленно будут высланы из России, когда истинно докажешь своё миролюбие»…

- Вот оно как! - возопил Шемяка. - Признались, что отпрыск Витовтов наводнил Русь татарами. А то «клеветник», «наветчик»! Теперь, выходит, не клеветник, зато сам причина засилья татарского на Москве! Каково вразумление? Ложь соседствует с полуправдой…

- «…не возвратил ни святых крестов, - продолжала боярышня, - ни икон, ни сокровищ великокняжеских»…

- Будет! - отобрал лист Шемяка. И обратился к Котову: - С чем пришёл, Иван? Увлеклись мы, тебя забыли…

Боярин встал:

- Весть худая. Под Галич идёт великий князь на осад!

Шемяка сжал кулак, хрустнул пальцами:

- Эка, великий князь! Фёдор Галицкий уже здесь?

- Жив и благополучен.

- Пусть всех местичей забирает в войско. Выступим лоб в лоб.

Котов истиха возразил:

- По городу и по башням караул держать будет некому.

- Осадным головой назначаю Ватазина, - пропустил возраженье Шемяка. - Пусть ведает всю засаду в кремнике. Пусть найдёт, где покрепче дворы и домы для сидения осадного. - Тут он заметил немотствующих в ратном совете женщин. - Иди, Софья, к сыну. А ты, Фиша, - к себе. Жди со мной беседы.

Боярышня не осталась в своей одрине. Облеклась в шубу-бармиху, вышла отдышаться на гульбище.

День был ясный. Мороз пощипывал, снимал вялость с лица. Снизу поднимался несграбный грек в ватном колпаке и коротком жупане. Стрелки усов заиндевели. Глаза смеялись. Сколько ни приходилось с ним говорить, вспоминая свои познания в греческом, он всегда был весел. Хотя судьбину на Руси обрёл неприветную. Позванный из Царырада здатель угодил в московскую смуту. Не обновлять Успенский собор в Кремле, а скитаться с Шемякой досталось ему на долю. Незадачливый властелин не оставил в Москве иноземного мастера, всюду возил с собою.

- Здравствуй, Феогност! Хорошо ли гулял? - сделала лёгкий поклон боярышня.

Прибывший с Котовым две седмицы назад, грек уже изрядно знал Галич.

- О! - воскликнул он. - Смотрел с башни церковь святого Леонтия.

- Что увидел с такой высоты? - спросила Евфимия.

- Чешую на куполах, - удивил её Феогност. И вынул из-под полы жупана длинный зрительный снаряд. - Вот!

У боярышни захватило дух. Очи увлажнились. Вспомнила Мамона. Вернула трубку.

- Константинополь! - мечтательно ушёл взором ввысь Феогност. - Наши мастера! Память о Родине! Посмотри, посмотри!