Можайский при сих словах побледнел. Владыка кашлянул, прикрыв рот. Шемяка не взбеленился, как подменённый, не затопал, не закричал, промолвил раздумчиво:

- Нет, не устою. Мыслил, в Литву потомки Большого Гнезда бежали, тогда бы враг с ними. Тут же расклад иной. Выдь из Крестовой, Фишка, ты сослужила службу. Тебя же, владыка святый, прошу: соберись. Завтра с утра всем двором с духовенством и с твоим святительством во главе отбываем к Угличу. Нынче отправлю наперёд Котова, дабы освободил слепого. Утвердимся с ним в мире и целовании крестном, отпразднуем конец смуты. Пожалую его по достою уделом добрым. Благослови меня, отче, молитвенник мой! - припал он к руке владыки. - А ты, брат Иван, останься на время малое…

Евфимия вышла первой. Следом за ней епископ. Сошли с Красного крыльца. Владыка благословил её у кареты:

- Прости тебе Бог неосмотрительные глаголы! Боярышня стала красной.

- Каюсь. Сорвалось с языка.

- Выдав друзей, ты подвигла их супротивника на благое дело, - успокоил преосвященный павшую духом. - Слепец будет освобождён!

- Защитники же его пойманы и окованы, - досказала Евфимия.

Карета уехала на митрополичий двор.

Всеволожа пошла к Фроловским вратам.

Встречь двигались колымаги, кареты и вершники. К тынам жались обдаваемые грязью прохожие. Она прикрывалась понкой. В невёдрие - грязь, в вёдро - пыль, не скажешь, что лучше. До чего тесен, необихожен Кремль!

Рядом прозвучал вдавни знакомый позов:

- Воложка!

Её нагнал князь Можайский на вороном жеребце с малой обережью. Спешив ближнего челядинца, он велел подсадить боярышню в седло.

- Помнишь, ехали от Скорятина победителями? Ты была в мужской сряде. Сейчас тебе неслично верхом?

- Как-нибудь, - отозвалась Всеволожа.

- Государь решил послать Вепрева на перехват Ряполовских, - доверительно сообщил Иван. - Мнит поочерёдно разбить, пока не соединились сообщники. Ты выдала поимённо и тех, и других. Зато запугала - страсть! Решился освободить Василья на свою голову. Слепой-то слепой, да зрячих на его стороне предостаточно. Отговорить не сумел. С перепугу к здравым мыслям не восприимчив.

- Проговорилась! - изливала на себя зло Евфимия. - А ты, - набросилась на Ивана, - ты, брат и друг Василиуса, как впал в измену?

- Заплутался меж двух дубов, - признался Можайский. - Теперь мыслю остаться с тем, что сидит покрепче. Устал! - И прибавил, не переждав молчания Всеволожи: - Прости за давешнее у Троицы. Оттолкнул тебя. Не внял гласу истины. Нынче казнюсь, да что толку: умчались кони!

- Мне сюда, Иван, ко двору Тюгрюмова, - остановилась Евфимия и вернула чужую лошадь.

- Обитаешь здесь? - натянул повод Можайский. - Не знаешь ли, где скрывается знакомец наш Карион Бунко?

Тут Всеволожа не обмишулилась.

- Нет, не ведаю. В Нивнах видела Кариона, а с тех пор - нет.

Сочтя, что боярышня с бывшим кремлёвским стражем не связана, Иван Андреич пооткровенничал:

- Шемяка обыскался его. Никак не отмстит. Предал нас Карион у Троицы, предупредив Василия. Бесполезно, а предал! Ну, - развернулся он вместе с обережью. - Будь благополучна, Воложка!

Евфимия сидела одна в боковуше, где ещё так недавно любезничали Карион и Бонедя. Когда, распрощавшись с Можайским, она сообщила, что поимщики рыщут в поисках Бунко, бывший кремлёвский страж призадумался: куда побежать? В Нивнах спасенья нет, там Можайский. В Новгород путь наверняка перекрыт, все туда бегут чуть что. «В дебрях скрыться?» - предложила Евфимия. Карион усмехнулся: «Волки съедят. В особенности пани Бонэдию. Она - лакомый кусочек!» Бонедя строго вмешалась: «Сидеть тут. И не выхыляць се». Бунко вздохнул: «Можно и не высовываться, да обыщики всунутся». Шляхтянка надоумила: «Замыкаць джви». Бунко отмахнулся: «Замкнёшь дверь, а ломы на что?» Тогда уроженка Кракова предложила: «Побежим до Литвы! - И весомо сказала: - Сквозь лес!» Тщетно боярышня возражала: в лесу ведь заблудишься, не успев моргнуть глазом. Бунко вспомнил, что ему доводилось продираться лесами с тайными поручениями к Витовту через Ржеву и Великие Луки. Отроком ещё был, а нитечку запомнил навечно. Оставалось поднабить калиту в дальний путь. Жизнь последнее время всех троих достатком не баловала. Воину приходилось разгружать паузки с товаром на Москве-реке, дабы снабдить Бонедю средствами пропитания. Набрался духу, пошёл к Тюгрюмову. Возвратился довольный, подкидывая на длани увесистую мошну. Купец, узнав об опасности, нависшей над его любимой жиличкой, не мешкая, раскошелился, сказал, мол, сочтутся после. «Большой души человек!» - восхитился Бунко. «Богачество не попортило его душу», - примолвила Всеволожа. «Сколь ни одаривает нечистый, а деньгами душу не выкупишь!» - рассудил Бунко, имея в виду не душонку, а великую душу. Простины были тяжёлые. Бонедя с Евфимией так долго не могли разомкнуть объятий, что Бунко обронил слезу. Боярышня обещала скоро уехать в Нивны, дабы самой не подвергаться опасности, сидючи в Москве. «Прошэ пшеказаць сэрдэчноэ поздровеня пани Акилине!» - наказывала шляхтянка. «Обязательно передам сердечный привет амме Гневе», - обещала Евфимия. «Кеды се знову забачымы?» - то и дело повторяла Бонедя. «Скоро, скоро увидимся», - успокаивала Всеволожа. Вдруг Бонедя всполошилась: «Чы ма пани якесь пенюндзе пши собе?» - и втиснула ей в руку горсть серебра. «Ещё чего! - возмутилась боярышня. - Не ради меня вас снабжал Тюгрюмов. Обойдусь как-нибудь». В препирательствах истекли последние дорогие мгновения. И вот супруги отъехали, а Всеволожа осталась с «пенёнзами» в рукаве.

Смерклось. В раскрытом оконце и так весь день ничего не видишь, кроме высоких сосновых палей, ограждающих дом Тюгрюмова от сторонних глаз. А тут резко упала занавесь августовской ночи. Евфимия за творила окно и зажгла светец. Масла осталось мало, тусклый огонёк коптил. Книги, писанной полууставом, не прочтёшь. Осталось разобрать одр и лечь. Тут в дверь стукнули. Ключница тюгрюмовская Асклипиада показала суровый лик:

- К тебе инока в княжеской карети.

Какая инока? Почто в княжеской?.. Месяц миновал, как осталась боярышня без друзей, одиночествует в сомнениях: в Нивны ли воротиться, уйти в сестричество, под Углич ли попутешествовать, принять постриг в монастыре то ли Рябовом, то ли Рябином, где живёт под куколем бывшая Неонила… Никто одиночку не навещал, даже амма Гнева не подавала знаков. И вдруг - инока! Не судьба ли?

Вошла женщина в чёрной понке, надвинутой на глаза. Облик так знаком!

- Кто ты?

Понка сброшена. Господи! Пред ней нынешняя великая княгиня Софья Шемякина.

- Тише! Я ненадолго. Предупредить…

- Сядь, подруга, - усадила гостью боярышня. - Боишься быть узнанной, а ездишь в царской карете! Велю твою государынину повозку вогнать во двор.

Евфимия вышла. Когда вернулась, княгиня с ужасом оглядывала неказистую боковушу.

- Как бедно у тебя, ясынька!

- Не замужем за великим князем, - усмехнулась боярышня. - Только что-то мы не о том… Зачем снизошла ко мне потемну и втайне?

- Убегай, Евфимьюшка! Митенька велел тебя поймать, привесть к розыску за большие вины, - одним духом выговорила Софья.

- Вот как? - заняла Всеволожа место напротив и взяла княгиню-подругу за руку. - Господь видит, Софьюшка, для тебя сей ночной приход - страшный подвиг! Попытаемся обмануть беду. Расскажи допрежь, ездила ли в Углич со двором? Что Василиус? Что Марья? В тесноте сидеть - не венок плести! А как детки?

- Всё поведаю, - успокоилась Софья. - Жаль, на речи времени отпущено вот столько, - показала выхоленными перстами мелкую щепоть. - Была в Угличе, видела слепого, брюхатую, маленьких. Хотела позвать тебя, воротившись, а где искать? У Можайского вызнала о доме Тюгрюмова. Иван жалостлив. «Пусть, - говорит, - обыщики с ног собьются. Знаю, не скажу. Найдут, не найдут - я тут ни при чём». Сам поостерёгся упредить. Я смелей Ивана!