«В том городе, где спят давно…» В том городе, где спят давно, где все вокруг темным-темно — одно, как павшая звезда, в ночи горящее окно — да, там, за густо разлитой многоэтажной темнотой, как бы на целый мир одно, в ночи горящее окно — как свет звезды далекой, свет лампы одинокой. Кромешный мрак и свет живой — свет лампы или свет свечи — поэзия, вот образ твой — окно, горящее в ночи, твой псевдоним и твой пароль, твоя немеркнущая роль, твое предназначенье, полночное свеченье. Когда молчит благая весть и все во мрак погружено, хвала Всевышнему, что есть в ночи горящее окно, что там, за прочно обжитой невозмутимой темнотой — как свет неведомой звезды — на этой улице, на той — как свет звезды далекой, свет лампы одинокой. Как за последнею чертой — свет лампы или свет свечи — на этой улице, на той — окно, горящее в ночи, — там сквозь завалы зим и лет моих друзей не меркнет свет, и в час, когда все спят давно, когда вокруг темным-темно, горит Тарковского окно, горит Самойлова окно — там и мое окошко от них неподалеку еще живет покуда и светит понемногу, еще живет покуда, горит, и слава Богу — горит себе, не гаснет, старается как может. «За то, что жил да был…»
За то, что жил да был, за то, что ел да пил, за все внося, как все, согласно общей смете, я разве не платил за пребыванье здесь, за то, что я гостил у вас на белом свете? За то, что был сюда поставлен на постой случайностью простой и вовсе не по блату, я разве не вносил со всеми наравне предписанную мне пожизненную плату? Спасибо всем за все, спасибо вам и вам, радевшим обо мне и мной повелевавшим, хотя при всем при том я думаю, что я не злоупотребил гостеприимством вашим. Осталось все про все почти что ничего. Прощальный свет звезды, немыслимо далекой. Почти что ничего, всего-то пустяки — немного помолчать, присев перед дорогой. Я вас не задержу. Да-да, я ухожу. Спасибо всем за все. Счастливо оставаться. Хотя, признаться, я и не предполагал, что с вами будет мне так трудно расставаться. «Белые, как снег, стихи…» Белые, как снег, стихи. С каждым годом все белее. В белой утренней аллее чьи-то легкие следы. Сорок градусов мороз. Скоро будет и поболе. В белом поле, в чистом поле чьи-то беглые следы. Кто здесь шел и кто прошел, что за чудо-скороходы? – Это дни твои и годы, это жизнь твоя прошла. – То есть как же это так? Только шаг ступил с порога, а уже, гляди, дорога завершается почти! – Ну какой же это шаг, не гневи напрасно Бога — вон какая, брат, дорога за плечами у тебя! И шагать тебе по ней в путь обратный не придется — так иди, пока идется, будь доволен, что идешь! – Я доволен, что иду, я на жизнь не обижаюсь — просто жаль, что приближаюсь к той невидимой черте. Да к тому же, как на грех, под конец моей дороги плоховаты стали ноги — слишком медленно иду. – А куда ж тебе спешить? Ты и так свою дорогу завершить успеешь к сроку, хоть спеши, хоть не спеши… Сорок градусов мороз. Скоро будет и поболе. В белом поле, в чистом поле одиноко одному. Где теперь мои друзья? Те побиты в лютой сече, тех уж нет, а те далече, вот и топаю один. Я ступаю не спеша осторожными шагами, будто мины под ногами, и одна из них моя. На зыбучий этот снег осторожно ставлю ногу, и помалу, понемногу след теряется вдали. В белый морок, в никуда простираю молча руки — до свиданья, мои други, до свиданья, до свида… Из разных десятилетий Из пятидесятых «Всё гаечки да винтики…» Всё гаечки да винтики, а Бог – у пульта. Это называется эпоха культа. Так ли называется, не так ли называется — это в моем сердце болью отзывается. А кругом у мальчиков запал да пыл. Они ко мне с вопросом – а ты где был? А где я был, мальчики? И там был, и тут. …Винтики, винтики по полю идут. Сталин о нас думает. Нам ни шагу вспять. Дважды два четыре, пятью пять двадцать пять. А над бедным винтиком ворон парит. А под белым бинтиком рана горит. Васеньки? Витеньки? – узнать не могу. Винтики, винтики лежат на снегу… Среди того дыма и того огня я и не заметил, как убили меня. Не шлепнули в застенке, не зарыли во рв вот я и думал, будто живу… Что ж это такое, как же это вдруг! Ах, товарищ Сталин, учитель и друг! Как же это вышло со мной, со страной, учитель мой, мучитель, отец мой родной! …Мартовский морозец, поздняя весна. Трудно просыпаюсь от долгого сна. Щурюсь непривычно на солнце, на свет. И сам еще не знаю – я жив или нет. |
