Трава Всему свой срок. Сейчас пора травы. Она легко пробилась между строк, и, маленькая, ты по ней идешь, не замечая, как она густа. Ты тоже между строк в моих стихах. Ты тоже как травинка. Можешь лечь на белом поле этого листа и не привлечь вниманья моего. А я вверху. Я где-то там. Где бог. Что я могу? Что сделать для тебя? Карандашом я обвожу кружок. Вот это твой лужок. А дальше снег. А дальше поле. Белые листы. И белые кусты. И слабый след неровной строчки белого стиха. А ты тиха. Тебя пугает снег. Им окружен твой маленький лужок, и ты боишься выйти из него. А ты не бойся. Ты моя трава. Ты все равно пробьешься между строк, заполнив эти белые листы. А до того – белы они. Пусты. Пока ты не пробьешься между строк. «То ты в слезы, то в хохот…»
То ты в слезы, то в хохот. Столько шуму наделала. Убежала на холод. Хоть бы шубу надела! Ты под снежною крупкою стала хрупкою-хрупкою, стала маленькой-маленькой, совершенно беспомощной. Вот и кончился пригород. Как леса здесь бесшумны! Белки рыжие прыгают. Ну куда ты без шубы? Всё ты по снегу по снегу по вечернему, позднему, в этих туфельках бежевых, в этом свитере тоненьком. Ты затянута изморозью. То шагнешь, то оступишься. Как ты вырвешься из лесу? Ведь без шубы простудишься. Лес большой. Лес не кончится. Спать ужасно захочется. Ты прислонишься к дереву и задремлешь, усталая. Под холодными звездами я бегу за тобою. Я кружу между соснами. Я бегу за тобою. Я кричу: – Возьми шубу! — Я в сугробы проваливаюсь. Между тихими соснами — шубу! – слышится – шубу! Дождь Смотрите, что делает дождь! А как настороженны липы! Вот тут вы как раз и вошли бы, пока не окончился дождь. Пока не случилась беда, вошли бы в мерцании капель. Я камень лежачий, я камень, заброшенный кем-то сюда. Вам так меня тронуть легко! И вы меня стронуть могли бы. Смотрите, как жертвенны липы, как дышится в ливень легко! Я все вам потом возмещу. Однажды зимой, при морозе, я все опишу это в прозе и всю ее вам посвящу. И я назову ее так: «Записки лежачего камня». А может быть – «Исповедь камня». А может быть, даже не так. И я назову ее «Дождь». И станет названье прологом. И станет великим пророком мне вас напророчивший дождь. Все это я вам подарю, чтоб так же и вас поднимало. И я понимаю, как мало я, в сущности, вам подарю. «Разлюбили. Забыли…» Разлюбили. Забыли. Так однажды забыли, будто двери забили и все окна забили. В заколоченном доме моем не светает. Только слышу, как с крыши сосулька слетает. Кто-то мимо проходит. Кого-то зовут. В заколоченном доме моем только звуки живут. Только звуки приходят ко мне и гостят у меня. Звуки ваших часов. Звуки вашего дня. Вот я слышу, как вы зажигаете свет через тысячу стен от меня. Ваше платье упало на стул. Это вы раздеваетесь. Вы гребенкою чешете волосы. Это гроза. Через тысячу стен этих слышу, как вы раздеваетесь, как вы дышите, как закрываются ваши глаза, как становится тихо потом, а потом, погодя… Белый звук снегопада. Зеленые звуки дождя. Женщина в голубом У курортного моря, в том безветрии голубом, я встречал одну женщину. Она вся была в голубом. Голубые туфельки. Шляпка модная голубая. И глаза голубые. И книга в руке – голубая. На нее молились изнемогшие от подагры пожилые курортники Старой и Новой Гагры. Не дыша глядели, стоя в садиках и в калитках, на нее, плывущую в этих пальмах и эвкалиптах. Вот она идет, то их милуя, то карая, по ковровой дорожке их голубого рая. Как всегда, с голубою книгой в руке идет. Голубая книга удивительно ей идет. И она это знает. Она не возьмет любую. Она выбирает обязательно голубую. Она равнодушна ко всем остальным книгам. Она знает жизнь по одним голубым книгам. Письмо Пускай та поплачет… Что делать мне, ума не приложу. Давайте я вас лучше провожу. Вы, с вашим недоверьем к чудесам, живите здесь, а я уеду сам. Уеду сам. Я взял уже билет. Я напишу вам через двести лет. Вас удивит ребячливость письма, короткого и вздорного весьма. Я напишу вам что-нибудь про то, что снова носят длинные пальто, что вот уже в теченье двух недель у нас не прекращается метель, что я курю и, в сущности, пока не думаю о вреде табака… От этого бессвязного листка охватит вас внезапная тоска. И старый пес, ложась у ваших ног, вздохнет о том, что тоже одинок. И будет думать добродушный пес, как отгадать причину ваших слез. |
