«Ну что с того, что я там был…» Ну что с того, что я там был. Я был давно. Я все забыл. Не помню дней. Не помню дат. Ни тех форсированных рек. (Я неопознанный солдат. Я рядовой. Я имярек. Я меткой пули недолет. Я лед кровавый в январе. Я прочно впаян в этот лед — я в нем, как мушка в янтаре.) Но что с того, что я там был. Я все избыл. Я все забыл. Не помню дат. Не помню дней. Названий вспомнить не могу. (Я топот загнанных коней. Я хриплый окрик на бегу. Я миг непрожитого дня. Я бой на дальнем рубеже. Я пламя Вечного огня и пламя гильзы в блиндаже.) Но что с того, что я там был, в том грозном быть или не быть. Я это все почти забыл. Я это все хочу забыть. Я не участвую в войне — она участвует во мне. И отблеск Вечного огня дрожит на скулах у меня. (Уже меня не исключить из этих лет, из той войны. Уже меня не излечить от той зимы, от тех снегов. И с той землей, и с той зимой уже меня не разлучить, до тех снегов, где вам уже моих следов не различить.) Но что с того, что я там был!.. Самоуверенный человек
Эти жесты, эта походка — сама уверенность. Ах, какое славное свойство — самоуверенность! Он охотно вам даст ответы на все вопросы — отчего вредней сигареты, чем папиросы, отчего не точны прогнозы Бюро прогнозов, и еще на тысячу всяких разных вопросов — отчего, скажем, вымерли мамонты и динозавры… Он глядит на меня сочувственно, соболезнуя, ибо знает прекрасно, как я ему завидую (а ведь если признаться — и впрямь я ему завидую — вот что ужасно!) Так железно уверенный в железной своей правоте, он идет — в своей правоте — как в броне, как в железе. – Значит, так! – он мне говорит, — вот так, молодой человек, вот так, в таком вот разрезе! Банальный монолог Я б мог сказать: – Как сорок тысяч братьев!.. — Я б мог вскричать: – Сильней всего на свете!.. — Я мог бы повторить: – Дороже жизни!.. — Но чей-то голос вкрадчиво и тихо нашептывает мне, напоминая, как мало можно выразить словами, а это все — слова, слова, слова… И все-таки всей грешной моей плотью, душою всею, клеточкою каждой, всем существом моим ежеминутно не я, но тот, во мне живущий кто-то, опять кричит: – Как сорок тысяч братьев!.. — и вопиет: – Сильней всего на свете!.. — едва ли не навзрыд: – Дороже жизни!.. — но к этому язык мой непричастен, но все это помимо моей воли, но все это — не говоря ни слова и даже звука не произнося. Сентябрь. праздник зеленого цвета Куда с тобой мы собрались в такой не ранний час? Такси зеленый огонек зажегся и погас. Смотри, как зелен этот мир, как зелены моря! Отпразднуем же этот цвет в начале сентября. Еще так зелена лоза, так зелен виноград. Да будет нам зеленый цвет наградой из наград. И в чарке зелено вино, и зелены глаза, и в них качается уже зеленая гроза. И вот мы слышим этот звук, мгновенье погодя — зеленый звон, зеленый шум осеннего дождя. Но эта влага не про нас, и в поздний этот час такси зеленый ветерок подхватывает нас. И пахнет прелою листвой, и легкая, как дым, парит зеленая звезда над лесом золотым. «Славный город Виттенберг…» Славный город Виттенберг, ты и поздний, ты и ранний не отверг моих стараний и надежд не опроверг. Я по улицам твоим вместе с Фаустом шатался, суть вещей постичь пытался с милым доктором моим. Ничего, что ночь темна, — что нам темень, если близок дух капусты и сосисок, запах пива и вина… Был подвальчик тих и мал, дым над столиками плавал. Но и дьявол, старый дьявол, он ведь тоже не дремал. Мы, смеясь и веселясь, наблюдали временами, как он шествовал за нами, в тело пуделя вселясь. И, на черный глядя хвост, говорили: – Пусть позлится — ведь нашел в кого вселиться, старый сводник и прохвост! Фауст был отменно мил — за друзей и за подружек пиво пил из толстых кружек, папиросами дымил. Лишь порой он вспоминал, как его (о meine Mutter!) здесь когда-то Мартин Лютер поносил и проклинал. Я ж не смел, да и не мог прикоснуться к этой ране… Мирно спали лютеране, плыл над крышами дымок. В тиглях плавился металл, и над камнем преткновенья дух борьбы и дерзновенья безбоязненно витал. |
