С Новым годом, моя голубка!
Я целую, ты отвечай! —
Позабытой погасла трубка
И остыл позабытый чай.
Со стены из рамки лукаво
Знаменитый смотрит старик.
Что ж смотреть он имеет право
И…подсматривать он привык.
На столе вино и конфеты
Поцелуй вина пьяней!
Пусть косятся со стен портреты
На живых веселых людей!
На деревьях пустые гнезда
Улетели птицы на юг.
За окошком падают звезды,
А со мной мой любимый друг.
За дверями мороз и ветер.
На реке синеватый лед.
И не знает никто на свете
С кем встречаю я Новый год.
И со стенки старик лукавый
Поцелуи увидит вновь.
У него — мировая слава!
А у нас…, а у нас — любовь!!!
«Шанхайская Заря» 01.01.35.
Беру «сибирский матерьял»,
Смотрю: Демьян в лукошке пляшет!
Демьян прислал, Демьян припал
К дальневосточной грязной каше.
Демьян стал «русский патриот» —
Паек, причмокивая, жрет!
Избрал он нынче тяжкий труд:
Он… стал защитником России!/?/
Демьян теперь ночей не спит:
Поет и пишет и кричит:
«Мол, эмигранты продают
Сибирь! Такие и сякие!»
Болтает он о «целом строе».
Ты врешь, Демьян, их только трое:
Заведомая гниль, бездарь,
Поротиков — «сибирский царь»,
Талант, имея афериста,
Рожден для роли коммуниста,
Он должен был с тобою вместе
Мир, заключать, позорный в Бресте.
Второй — урод бело-зеленый,
Еще никем не заклейменный:
Головачев, «премьер-министр»,
/Все говорят: умом не быстр,
Но областничеством ушиблен!/
Доклад прочел, мечтою вздыблен,
Сей муж, однажды, в Харбине
Об отделении Сибири.
«Россия, мол, теперь на дне,
К ногам ей привязали гири,
И я, профессор-богатырь,
Вам говорю: одна из гирь —
Есть сепарация Сибири!»
Но жизнь арена для живых
Вдруг вышла стая молодых
И хвост «министру» прищемила:
«Статья такая-то гласила.
ЗА ОТДЕЛЕНИЕ ОКРАИН
СУДИМ ТЫ БУДЕШЬ и охаян!
Такое гнусное бунтарство
Считать ИЗМЕНОЙ ГОСУДАРСТВУ!
ПОВЕСИТЬ! Больше никаких!»
Сказала стая молодых
Моравский есть еще на свете,
Вот значит он и будет третий:
Министр «колонии сибирской»,
Шпана с душою дезертирской!
Придется из таких, как он,
Сварить потом синдетикон,
Мы тем густым и крепким клеем
Демьянам рты закрыть сумеем.
Я, Русская и Сибирячка
Скажу тебе: Демьян, не ври,
Сепаратистов только три!
А не продаем за жвачку
Просторы Родины любимой,
/Ты не суди-ка по себе!/
Нет, мы привычные к борьбе,
Россию мыслим НЕДЕЛИМОЙ!
И нам смешно, что коммунист
Запел: «отечество, мол, свято».
Фальшив твой соловьиный свист,
Герой чернильного разврата.
Ступай-ка мыть свиньям хвосты
В своих излюбленных колхозах,
Другие встанут на посты
В ответ на вешнюю угрозу!
Ты не пойдешь, пойдут другие
Границы защищать родные.
Нам ведомо: враги кругом!
Сначала с внутренним врагом
Расправимся — с большевиками,
А после, с внешними врагами,
Мы знаем в день переворота
Двойная будет нам работа.
Национальными штыками,
Своими русскими руками
Врагов прикончим. Мы не бабы,
Чтоб ныть, «ах, кто бы, да когда бы
Помог нам родину спасти»…
Нас русский должен в бой вести,
Туда на Западные грани
На стаю Гитлеровской рвани!
Вас, коммунистов, стыд не гложет:
Демьян с товарищами может
Сибирь отдать американцам,
А Малоросию — германцам,
Расторговались понемногу!
Ведь продаете ж, вы сейчас,
Японцам Русскую дорогу?
Но в грозный для России час
А если принажмут на вас,
То и Приморье продадите,
Хоть и кричите о защите.
Но в грозный для России час,
Вдруг повернутся против вас,
Товарищи-большевики,
Красноармейские штыки!
20 июля 1934 года.
Под стук немолчной колотушки
Квартал наш мирно засыпал.
Мы, две девчонки-хохотушки, —
Два сторожа на весь квартал.
«Совдепский долг исполним свято
И в караул пойдем вдвоем!»
Мы смехом молодым богаты
И ночь нескучно проведем.
И вот с одиннадцати ночи
Пошли… А тьма кругом молчит.
А мы? Пока одна хохочет,
Другая яростно стучит.
Двенадцать. Встретили военных.
«Товарищи, пора домой!
Позвольте пропуск!» — «Непременно?
Какая строгость! Ой, ой-ой!»
Нас — две. А военкомов трое,
Но молодых нас стало пять.
Мы вору не дадим покоя,
И мог квартал спокойно спать.
В ту ночку были сторожами
Начдив, комбат и комполка.
И молодо смеялась с нами
Ночными всплесками река.
С невыразимою тоскою
Нам декламировал начдив
Все что-то грустное такое:
«Любовь… измена и надрыв…»
Мы над стихами хохотали:
«Печаль сегодня далека!»
И полосой холодной стали
Темнела синяя река.
Все было просто и красиво.
«Вы нам напомнили наяд!»
И — просьба робкая начдива:
«Когда же встречусь с Вами я?»
А я в ответ, с невольной лаской,
И умоляя, и грозя:
«Пусть эта ночь казалась сказкой,
Но сказку повторить нельзя»…
Рубеж 1930, № 11(112)
