– О, Белла! – воскликнула Китти. – Как можно так говорить! Мне так жаль старичка!..

– Ну, – возразила Белла, – если начать всех жалеть, так больше ничего и делать не останется! Смотри, вот идет Вилли Салливан, папин конторщик. Я остановлю его и заговорю!..

Но Вилли шел очень быстро. Поравнявшись с девушками, он вежливо поклонился.

– С добрым утром, мисс Изабелла, мисс Китти, – поздоровался он и, прежде чем они успели произнести хоть слово, был уже далеко.

– Смотри, Белла, – заметила Китти, обернувшись, – он догнал старика и мою девочку. Смотри, смотри, он взял старика под руку, и они пошли втроем. Странно!..

– Ничего странного, просто, наверное, он с ними знаком. Пойдем скорей, а то опоздаем на урок.

Нетрудно угадать, что этот старик с девочкой были не кто иные, как Труман Флинт с Герти. Но теперь роли переменились: бедная, покинутая сиротка, которой он заменил и отца, и мать, стала его опорой и утешением.

У дядюшки Трумана случился удар, и он больше не может ходить один. Если он не гуляет под руку с Герти, то целыми днями сидит в своем кресле. Прошло почти пять лет с тех пор, как он взял к себе девочку; едва она успела подрасти и окрепнуть, как пришел ее черед поддерживать старика. С утра до ночи ходила она за ним, занималась хозяйством; Герти работала без устали и действительно сделалась отрадой его немощной старости, его последних дней…

Случилось это два месяца тому назад. Правда, уже раньше здоровье Трумана пошатнулось; он прихварывал, но мог еще работать. Но однажды утром Герти вошла к нему и очень удивилась, что он еще не встал. Она подошла к постели, заговорила с ним, но Труман не отвечал. В ужасе она кинулась к миссис Салливан.

Пришел доктор и сказал, что это паралич. Некоторое время боялись, что Труман не встанет. Однако он стал понемногу поправляться; к нему вернулась речь, и недели через две он уже мог с помощью Герти вставать.

Доктор советовал ему как можно больше двигаться. Поэтому каждое утро в хорошую погоду, пока еще не было жарко, Герти отправлялась с ним на прогулку. Заодно она обычно покупала все, что ей было нужно для хозяйства, чтобы потом не выходить и не оставлять Трумана одного.

В это утро Вилли догнал их и проводил до лавки, где Герти покупала провизию. Усадив Трумана, он отправился в свою контору, а Герти подошла к прилавку, чтобы взять, что нужно к обеду. Она отложила кусок мяса и только мельком взглянула на овощи: надо было быть экономной; нечего и думать о зеленом горошке, который так любил Труман.

– Сколько стоит мясо? – спросила она у мясника.

Сумма, которую он назвал, была так мала, что Герти показалось, будто он увидел содержимое ее кошелька и прочел ее мысли.

Протягивая ей сдачу, продавец нагнулся к ней через прилавок и тихонько спросил, какая пища рекомендована мистеру Флинту доктором.

– Ну, например, зеленый горошек ему можно? Я только что получил его из деревни и с удовольствием пришлю вам.

– Доктор сказал, можно все питательное, – ответила Герти.

– Я не сомневаюсь, что зеленый горошек доставит ему удовольствие.

– Я очень благодарна вам, – сказала Герти, – он страшно любит зеленый горошек.

– Отлично! Я пришлю вам, он очень хорош!

Мясник быстро отвернулся к другому покупателю, и Герти надеялась, что он не заметил, как она вспыхнула и что на глазах у нее выступили слезы.

Труман, у которого сохранился прекрасный аппетит, вкусно пообедал и заснул, сидя в своем кресле.

Когда он проснулся, Герти прыгала возле него и радостно кричала:

– Дядя Тру, мисс Эмилия пришла нас навестить!

– Благослови вас Бог, милая барышня! – поздоровался Тру, силясь приподняться и сделать несколько шагов ей навстречу.

– Не вставайте, пожалуйста, мистер Флинт, – сказала Эмилия, угадав его движение, – ведь вам это трудно. Дай мне стул, Герти, я сяду поближе к мистеру Флинту.

– Вот, мисс Эмилия, – промолвил Труман, – я уже не тот, каким вы знали меня раньше; похоже, мне недолго осталось жить…

– Я так огорчена, что ничего об этом не знала. Только сегодня Георг, наш кучер, увидел вас с Герти в лавке и, вернувшись на дачу, рассказал мне. Я уже побранила Герти, что она мне не написала.

Герти стояла у кресла Тру, лаская своими тонкими пальцами его седые волосы. Когда Эмилия упомянула ее имя, Тру повернул к ней голову. Сколько любви было в его взгляде! Герти потом никогда не забывала его…

– Ну зачем было вас беспокоить. Никакие доктора и сиделки не сделали бы для меня больше, чем это милое дитя. Когда пять лет тому назад я взял ее к себе, думал ли я, что так скоро свалюсь и буду нуждаться в ее помощи?

– О, дядя, голубчик! – воскликнула Герти. – Я все готова сделать, чтобы ты был снова здоров!

– Знаю, знаю, дитя мое. Но на все воля Божья… А уж вас, мисс Эмилия, – сказал он, помолчав, – мы оба должны благодарить. Я любил свою птичку, но был неразумен и мог бы испортить ее. Вы лучше знали, что хорошо и для нее, и для меня. Если бы кто-нибудь сказал мне шесть лет тому назад, что я стану беспомощным стариком, прикованным к креслу, не зная, кто прокормит меня и моего птенчика, я ответил бы, что никогда не перенесу такого горя. Но эта малютка сумела научить меня бодрости и терпению. Когда я в первый раз после удара смог заговорить и выразить свою мысль, я был так взволнован, думая о своем положении и нужде, которая ожидала Герти, что мне стало еще хуже. «Что мы будем делать? – говорил я. – Что с нами будет?» И тогда она шепнула мне на ухо: «Дядя Тру, Бог не покинет нас!» А когда, забыв ее слова, я снова спросил: «Кто же теперь накормит и оденет нас?» – она опять ответила: «Бог поможет нам». Когда же ночью, в тоске, думая о своем ребенке, я, забывшись, сказал вслух: «Кто позаботится о Герти, если я умру?», эта моя милая крошка, которую я считал спящей в ее постельке, положила голову рядом с моей и сказала: «Дядя Тру, когда меня выгнали на улицу темной ночью, и я никому не была нужна, и у меня не было ни родных, ни крова, вы пришли ко мне; теперь же, если я не умру вместе с вами, найдется еще кто-нибудь, кто позаботится обо мне». После этого, мисс Эмилия, я больше не отчаивался. Эти слова глубоко запали в мою душу и принесли ей мир. Я думал: если я буду жить и сохраню силы, Герти сможет еще долго ходить в школу и многому научиться, потому что у нее большие способности и охота к учению. Ведь это слабое дитя, и я не мог допустить мысли, что ей придется тяжелым трудом добывать себе кусок хлеба; мне кажется, она не создана для этого. Я питал надежду, что она вырастет и станет учительницей, как мисс Браун. И я перестал мучиться. Я знаю, что все к лучшему – как она сказала.

Когда он закончил, Герти, прятавшая лицо у него на плече, смело подняла голову.

– Дядя Тру, уверяю тебя, что я сумею делать любую работу. Миссис Салливан говорит, что я очень хорошо шью; я могу стать модисткой или портнихой, это не очень тяжелая работа.

– Мистер Флинт, – сказала Эмилия, – вы доверяете мне свое дитя? Если вы уйдете от нас, оставите ли вы ее у меня со спокойной душой?

– Мисс Эмилия! Вы спрашиваете, спокойно ли я оставлю ее у ангела?

– Не говорите так, – возразила Эмилия, – я знаю, что мой недуг и недостаток опыта не дают мне возможности воспитывать такого ребенка, как Герти. Но если вы одобряете воспитание, которое я уже дала ей, и если по доброте своей думаете обо мне лучше, чем я того заслуживаю, я убеждена, что вы тем более поверите в искренность моего желания быть ей полезной. Если для вас может быть утешением то, что после вашей смерти я с радостью возьму Герти к себе, буду следить за ее воспитанием и всю жизнь заботиться о ней, я даю вам торжественную клятву – при этих словах она положила свою руку на руку Тру – сделать это и все силы отдать на то, чтобы наша девочка была счастлива.

Первым движением Герти было броситься к Эмилии и обвить руками ее шею; но, увидев, что Тру плачет, как дитя, она воздержалась. Через минуту слабая голова старика лежала у нее на плече; рука Герти отирала его слезы.