Примкнули к полку, уже выйдя из лесов к Десне. Осташко с волнением ждал этого дня: есть ли ему письма? Пришло только от Вали. Она тоже поздравляла его с освобождением Донбасса, а оттуда-то, оттуда — ни слова. Рано? Или просто не до него сейчас в горкоме? У Зенина, если он вернулся и секретарствует, дел невпроворот. Однако мог бы, пусть не сам, так поручить кому-нибудь, чтобы ответили… Но, возможно, там тоже разбираются и ничего хорошего не следует ждать? Вот и отец молчит…

Алексей не стал задерживаться в штабе, удрученный, спустился к реке. Здесь, на берегу, пользуясь тем, что уже вечерело и над речкой стелился туман, скрытно подготавливали переправу саперы. В кустах слышалось осторожное постукивание топорами, приглушенный шум пилы. У проходившего с доской на плече сапера Алексей спросил, кто у них замполит. А вдруг да тот самый батальон, где Рустам? С улыбкой вспомнился их обед под Орлом… Но сапер назвал незнакомую фамилию… От укрытой туманом реки по-осеннему тянуло зябким холодом, противоположный берег не просматривался, был безмолвным. Чуть выше по течению стоял Трубчевск, и напротив него в этот час тоже, наверное, готовили переправу.

За спиной послышались шаги, кто-то шелестел листвой, спускался вниз.

— Товарищ капитан, вас разыскивают, — подошел Янчонок.

— Кто?

— Из штаба полка.

— Да я только что оттуда.

— Капитан Суярко вас спрашивает… Он сейчас у нас в батальоне.

— Началось! — Прежние сомнения, к тому же сегодня отягощенные молчанием Нагоровки, снова нахлынули на Алексея.

Суярко, с которым он, вероятно, разминулся на пути в штаб полка, теперь в ожидании прохаживался перед разбитой на поляне палаткой связистов.

— Ты куда поделся, брянский медведь? Выбрался на люди и снова исчез?

И это шутливое обращение и общительную, поощряющую к такой же шутке улыбку на лице Суярко Алексей встретил с недоумением. Чего угодно ждал, только не этого. И потому не нашелся даже что ответить.

— Гляди-ка — именинник, а такой понурый, — покачал головой Суярко.

— Мои именины где-то на пэпээс застряли, — невесело признался Алексей.

— А вот ошибаешься, земляк. Могу собственноручно передать тебе привет из Нагоровки.

Суярко взял ошеломленного Алексея за локоть и повел в сторону от палатки.

— В общем, так… Всем этим, понятно, делюсь по-дружески… Чтоб ты не терзался понапрасну. Думаешь, и я за тебя не переживал? Но все хорошо. Игнат Кузьмич твой жив и здоров… Закалка у твоего батьки правильная. Помогал все эти два года подполью. Выручил многих наших людей. Жди от него писем… Как видишь, моя почта работает безотказней… Теперь о Василии…

— И о нем знаешь? Жив?!

— Жив, воюет. Правда, на каком фронте и в какой части, сказать затрудняюсь, это, наверное, сообщит отец, а может, и сам Василий уже написал. Ну как, полегчало на душе? Что тебе еще добавить?

Алексей порывисто схватил и пожал руку Суярко.

— Спасибо… Спасибо ей, твоей почте!..

— Хотя добавить все-таки надо, — помолчав, произнес Суярко. — Так вот, об этой сволочи — Серебрянском. Он действительно выдал Лембика, похвалялся бандюга не зря. И выдал не только его одного. За свое предательство был приговорен подпольем к смерти… Потому и поспешил сбежать из Нагоровки. Паскудился по разным полицейским командам и «остлегионам», стал, как и прочая власовская шваль, эсэсовским псом. А пуля-то все равно разыскала… Да еще направленная рукой той же — шахтерской, донбасской.

В лесу стемнело. Алексей и Суярко еще долго бродили под соснами, разговаривали. Из палатки доносились выкрикиваемые связными позывные, шуршала под ногами листва, и ветер со стороны Десны изредка приносил вкрадчивое, еле слышное постукивание топоров…

А на рассвете батальон переправлялся на тот берег. И снова бои, и первые зеленя, которыми встречала своих освободителей земля Брянщины, а еще дальше — земля Белоруссии с ее многострадальными дорогами.

Уже полтора месяца Алексей кочевал с медсанбатом. Три недели валялся на койке, вставал только с помощью санитаров, благо что в эти дни дивизия стояла в обороне. А к тому времени, когда поднялась, начала передислоцироваться, Алексея уже перевели в команду выздоравливающих. Наконец-то окончательно развеялись мучившие его опасения: эвакуация в тыл больше не грозит, он остался со своей дивизией, его ждут в полку, в батальоне. Ликуя и как бы испытывая свою крепнувшую силу, прибавляя и прибавляя себе нагрузку, он первым вызывался на любые работы. Копал капониры для машин, натягивал палатки, рубил дрова, таскал носилки.

— Капитан, ты что, незаменимым хочешь у нас стать? — шутил Метц, замполит медсанбата, видя, как рьяно ищет себе Алексей какое-либо дело. — Смотри, если так, можем поменяться местами. Я — в стрелковый, ты — сюда.

В палатку Метца Алексей заходил как в свою. Коллеги сдружились! Но представить себе Метца в стрелковом батальоне не мог бы. Был он старше на три года, а плечи будто у подростка, да и весь махонький, укороченный. Узенькое, с преждевременными морщинами лицо, за золотым пенсне — живые, иронические глаза.

— Не видел я еще тебя в полной выкладке, Ян Янович, с вещмешком и скаткой, — шутил Алексей. — Не знаю, потянешь ли стрелковый!..

— Ты уж назови меня прямо — клистирная трубка.

— Не могу, не способен на такую черную неблагодарность, всю жизнь буду уважать вашего брата, медработников. Второй раз меня выручаете.

Однажды по просьбе одного из раненых Алексей мастерил самодельные костыли. Медсанбатовские оказались одномерками, а требовались подлинней. Как раз остановились в лесу, и Алексей, выбрав и срубив две подходящие березки, стал орудовать ножовкой. Наслаждение! Ножовка напоминала ту, умело разведенную, наточенную, что когда-то брал с собой в шахту. И так же, как тогда в шахте, в годы запальчивой юности, ладно спорилось дело. Он даже скинул рубаху, а за нею и нательную, радуясь пригревшему апрельскому солнцу, радуясь, что наконец-то миновала квелость в мышцах рук.

Вдруг над головой раздалось строгое:

— Выздоравливающий, что это за штучки?

Алексей, не поднимая глаз, на любом расстоянии мог сразу сказать, кому принадлежит этот гортанный, почти мужской голос. А она, ведущий хирург медсанбата Султанова, неслышно подошла и стала рядом. На шафранном и кажущемся надменным лице никакой улыбки или ее подобия. Большие черные глаза, привыкшие повелевать у операционного стола, сохраняли властность и сейчас. Кажется, что на лице всего только и женственного, что губы с мягким изгибом. И все-таки ж красива, надо признаться!

— Эти штучки попросил изготовить дружок, товарищ майор… Они будут ему поудобнее, — вставая и распрямляясь, сказал Осташко.

— Я спросила не о них. Кто вам разрешил раздеться и вообще… плотничать здесь? Не хватало еще подцепить воспаление легких…

— Так ведь я выздоравливающий… И видите ж — полная весна! Прибавила силенки…

— Если вы намерены таким способом убедить меня, что уже можете вернуться в свою часть, то напрасно стараетесь. Немедленно оденьтесь!

Алексей нехотя стал натягивать рубаху:

— Что ж, подчинился апрельскому солнышку, подчинюсь и вам.

Ответ был не по уставу. Да ведь медсанбат! Здесь куда чаще заглядывают в рецептурный справочник, нежели в устав. И все-таки Алексей почувствовал, как под взглядом этих красивых черных глаз неловкими, негнущимися стали его пальцы, застегивающие пуговицы. Показалось или в самом доле была в этом взгляде не только начальственная пристальность? Даже запутался в петельках. А Султанова упрямо ждала, когда он наденет шинель, и лишь затем повернулась, ушла.

— Признайся, Ян Янович, из-за вверенного тебе личного состава дуэлей в дивизии еще не происходило? — не выдержал Алексей.

— А по-твоему, могли бы и произойти? — в свою очередь полюбопытствовал Метц тоном человека, которому подобные вопросы задают не впервые.