Еще в дороге Алексей не раз думал с тайной надеждой: а что, если дивизии доведется вести бои на донецкой земле? Если их направляют туда? Но сейчас, мысленно прикинув расстояние, он понял, что эти надежды несбыточны. Будь иначе, разгружались бы много южней.

Каретников заговорил о предстоящем марше. Слушая привычные еще по училищу слова — «не растягиваться», «проверить обувь», «выслать вперед кухни», «созвать на привале коммунистов», — Алексей повел взглядом по залепленному плакатами залу. А ведь где-то рядом, может за стеной, та комната… Разве напомнить, намекнуть Каретникову? Упросить? Есть, мол, такое общее желание… Всего-то и дела четверть часа… Нет, не стоит. Заворчит. Поставлена задача на марш, а вы что, экскурсии затеваете?

Спустя полтора часа батальон шагал по обсаженному старыми ветлами тракту на Ефремов.

Привал объявили, когда скрылась за увалами степи станционная водокачка. Всех пленила опушка березовой рощи. Правда, из глубины ее, где только недавно сошел последний снег, тянуло холодом и сыростью, но здесь, на опушке, земля успела прогреться, а на гребнях рва уже пробились сквозь опалый прошлогодний лист краснолиловые цветочки хохлатки, а кое-где молодо зеленела трава. Красноармейцы, не сбрасывая вещмешков, присаживались где посуше.

— Веселись, душа, дотянулась еще до одной травки-муравки.

— Что рано в старики записываешься? Небось на такой муравке с девкой еще и не лежал?

— К тому и говорю.

— Братцы, гляньте, уже и какая-то мохнатая тварь закопошилась. Гусеница, что ли? Сказано — весна.

— По такой весне еще не раз зубами плясовую будешь отбивать.

— Зачем зубами? А ноги на что? Подметки казенные.

Алексей отыскал взглядом роту Пономарева, пошел туда. В последние дни пребывания в Кащубе она почти наполовину доукомплектовывалась молодыми солдатами. Война добралась уже и до них, родившихся в помеченном скорбной всенародной утратой двадцать четвертом году. Все они свыклись друг с другом в запасном полку, а потом в маршевом батальоне и до сих пор держались вместе; вот и сейчас собрались в раскатисто хохотавшую гурьбу, потешались над кем-то.

— Кто это вас так развеселил? — улыбнувшись, спросил Алексей, подумав про себя, что коль так благодушно смеются, то беспокоиться за ребят особо нечего.

— Да это, товарищ капитан, наш Янчонок отличился.

— Очень уж занятно у него с броней вышло.

— Сам с себя снял, — наперебой стали рассказывать новички, расступаясь перед Осташко так, что он оказался лицом к лицу с конфузливо переминающимся с ноги на ногу пареньком. Только при всей этой конфузливости больно уж высоко был вздернут плутоватый носик, и плутовато подрагивали зернинки в чистых серых глазах.

— Вас что, в самом деле не отпускали? — полюбопытствовал Алексей.

— Не слушайте их, товарищ капитан, они вам наговорят. Не во мне дело, всю нашу столярную мастерскую повестками обходили. Мы деревянную тару для фугасок делали, не успевали и вывозить.

— А все-таки насчет брони сомневаюсь.

— Да в мастерской ее и не было, в том-то и штука… А потом в Куйбышев иностранные посольства переехали, и нас на паркет перевели… Вот тут и совсем надолго придержали… Аж обидно стало, руки не поднимались. Написали письмо в Москву… Так, мол, и так, неужели Гитлер уже разбит, что мы паркетом занялись? А из Москвы вскоре телеграмма: паркетчиков на фронт! Ну, военкомат сразу нас всех и подмел… Товарищ капитан, разрешите спросить, что это у вас за орден? — Янчонок с хитрецой перевел разговор на другую тему.

— А присмотрись-ка сам.

Янчонок, а вместе с ним и его дружки подошли поближе.

— Вроде святой какой-то… Каска с шишаком… таких сейчас и не носят. Але… Александр…

— Эх ты, сам монашья скуфейка, — пристыдил Янчонка кто-то другой. — Не святой, а, можно сказать, первый маршал на Руси… Александр Невский.

— Верно, — подтвердил Алексей. — Мечом умел владеть хорошо…

— Честное комсомольское, первый раз вижу.

— Ну вот что, «честное комсомольское»… Кто из вас еще комсомолец?

— Да все, кто вот тут… Только один не успел билет получить. На собрании в ремесленном принять приняли, а тут повестка, до райкома не дошло.

— Мы здесь по-фронтовому, без райкома… Комсорг с вами беседовал, созывал?

— Да, переписал… Сказал, что, как придем на место, комсомольское собрание проведем.

— А зачем откладывать? Вот будет большой привал, можно и созвать…

Пополнение Алексею понравилось. В большинстве своем недавние ремесленники, и коль приучены мастерами к рабочему инструменту, то и к солдатскому станут относиться бережливо. И все-таки, мысленно перенеся всех этих горячих, хороших ребят на ту Подгуровскую высотку за Ловатью и представив себе их там, под тем огнем, с беспокойством подумал Алексей, что главная школа для них еще впереди. И хорошо, если первый искус нагрянет не по-глупому; хорошо, если рядом будет тот, кто начальные классы этой школы прошел… Иначе скольким из них суждено лечь в землю, в братские могилы, так и не познав хотя бы изначальный вкус солдатского торжества над битым врагом…

Алексей разыскал командира роты Пономарева, взял у него список личного состава, посмотрел разбивку по взводам.

— Я новеньких всех перемешал, товарищ капитан… вместе со старослужащими, — поняв, чем интересуется замполит, поспешил предупредить Пономарев. Грузный, даже пышнотелый, был он одногодком Алексея и, как он уже успел заметить, самолюбиво, с недовольством встречал замечания в свой адрес.

— Здесь, на бумаге, вы их перемешали, а посмотрите, что в поле получается! Стоят гуртом… Где же ваши старослужащие?

— А что ж мне их, с реверансами друг к другу подводить? В окопах и те и другие оботрутся.

— Нет уж, Пономарев, на окопы надеяться нечего.

Подошел Бреус, парторг роты.

— Товарищ капитан, разрешите сказать. О новичках не тревожьтесь. Все мы посматриваем за ними, отстающих не будет. Я с ними целую конференцию провел. Да и другие коммунисты все время вместе с ребятами… Это сейчас они в кучу сбились, а так у нас порядок, следим.

И снова зашагали. Шли вольным шагом врастяжку, чтобы не хлюпать на других вылетающей из-под сапог грязью. Полы шинели заправили под ремни, задумчиво смотрели на лоснящуюся на пригревах землю. Кто в эту весну сделает на ней, проснувшейся от зимней спячки, первую борозду? Лемехом или снарядом? Что вслед за собой поманит прилетевших грачей — плуг или срывающая дерн солдатская лопата?..

Уже по одному тому, что полк никто не торопил и двигался он вразвалочку, по-ополченски, со щедрыми дневками и привалами, с горячей сытной пищей, уже по одному этому чувствовалось, что задача, которую где-то и когда-то предстоит решать ему и дивизии в целом, маячит в таком отдалении, что разглядеть ее сейчас и не пытайся. Те, кто шагал в колонне, воспринимали эту неторопливую размеренность по-разному, в зависимости от пережитого в войну ранее. Фещука, например, она вполне устраивала. Он не мог позабыть отчаянные марш-броски сорок первого, да и сорок второго года, и они вспоминались ему теперь, как вспоминаются старшекласснику неудачи и промахи начальной поры. Свернув на обочину дороги коня, он пропускал полный состав батальона, вновь и вновь любовался его внушительной численностью, ласкающим взглядом окидывал то роту раскрасневшихся, в добротных полушубках стрелков, то взвод противотанковых ружей, то минометчиков, замыкавших строй. «Теперь-то научились, повоюем, господа гансы, по-настоящему, теперь нас на бога не взять. Дудки!» — мысленно приговаривал Фещук. А для Янчонка и многих других, таких, как он, сорок первый год, знакомый только по горестным сводкам, начисто заслонялся взошедшим в зенит солнцем Сталинградской битвы, победами на Дону, на Кубани, и потому медлительность похода и однообразие потянувшихся дней были им совсем не по душе. Пятые сутки в дороге, а фронтом и не пахнет. Снова стоянка. Вон и сеять люди начинают. Где же он, этот передний край?!