Под днищем танка, чуть приподнявшегося на откосе вырытой им ямы, было смрадно и жарко от еще не остывшего мотора. В углубление быстро набежала вода, и поверх ее павлиньим хвостом распустилась пленка смазочных масел и бензина. Букаев и Сухин с ходу плюхнулись в эту жижу и, как у амбразур, изготовились меж залепленными глиной катками. Поспели вовремя. С десяток гитлеровцев разрозненно, перебежками приближались сюда же: то ли хотели укрыться за броней, то ли намеревались выручить экипаж.

— Я шам… Я шам, — вдруг просительно зашептал Алеша, подтягиваясь и высунув автомат, — у отверстия кожуха ожесточенно запульсировал дымчатый смертный венчик…

Вылазка была отбита. На снегу после нее осталась серо-зеленая, словно бы обомшелая борозда — те, кому уже не подняться.

Теперь только цепь, что залегла на гребне яра, продолжала вести огонь, да не смолкали крупнокалиберные пулеметы. Над головой Букаева что-то звякнуло; почудилось, что это в чреве самого танка, что водитель снова запускает мотор, а тогда им в этой ловушке, в которую они сами же залезли, хана, конец. Но цокнуло еще ближе, около уха, и Букаев догадался, что это расплющиваются, рикошетируют пули крупнокалиберных пулеметов. Гитлеровцы обнаружили засевших под танком и торопились разделаться с ними. Вступать в поединок с пулеметами было бы напрасным делом. Букаев отполз за колесо. Почти перед своим лицом он увидел оброненную танкистом ракетницу. Хотел было откинуть ее в сторону, но пробудилось любопытство, взял ее, открыл затвор. В стволе патрон с желтой меткой. А ведь когда начиналась атака, гитлеровцы просигналили синей. Что же могла обозначать желтая? Гитлеровец вылезал из люка. Значит, наверное, просил прекратить огонь, чтобы не подстрелили свои же. Так или иначе, а вреда быть не может. Букаев направил ракетницу вверх, нажал спусковой крючок. В небе округлился и с хлопком разлетелся над степью желтый шар… И впрямь, как по команде, гитлеровцы прекратили огонь. Это и были те немногие минуты, когда Широнин смог написать донесение Билютину…

А сам Букаев в эту короткую передышку ощутил страшную потребность закурить. Все бы, кажись, отдал за одну затяжку, хоть бы она и была последней. Полез в один карман, в другой, потом с досадой вспомнил, что кисет оставил там, в шинели: не до курева было, не рассчитывал на это…

— Алеха, у тебя табачку случаем нет? — окликнул он Сухина.

Тот не отозвался.

— Слышь, Алексей С Гор Вода? — громче повторил Букаев.

Ни слова в ответ.

Иван Прокофьевич встревоженно придвинулся к соседу. Тонкие веки над его глазами были приспущены, не шевельнулась ни одна ресничка. Резче выступили на побледневшем лице веснушки. Скользящий стреловидный след свежесбитой окалины на броне рядом с головой досказывал остальное…

Гитлеровцы вновь открыли огонь по окопам взвода. Стреляли на ходу развернувшиеся в густую цепь автоматчики, стреляли танки.

Несколько минут Шкодин лежал перед насыпью, выжидая, — может быть, в этом прижавшем к земле плотном огне хоть на миг окажется какая-то невидимая лазейка, которой бы он мог воспользоваться. Но ее не было… Он представил себе, как Широнин обеспокоенно следит за ним, за насыпью. Еще подумает, что он, Шкодин, убит, и пошлет другого связного.

Петя вскочил и, пригнувшись, взбежал на железнодорожное полотно. Рядом словно кто-то защелкал длинным бичом. Несколько пуль звякнуло о рельсы, но Шкодин был уже по ту сторону насыпи.

К орудийной площадке, где теперь бесформенно лежала исковерканная самоходкой пушка, Петя подбежал одновременно с Валей, спешившей навстречу к переезду. Вместе наклонились над Нечипуренко, широко разбросавшим руки на обмятом траками снегу. Нечипуренко был мертв.

— А другие? — Валя оглянулась.

— Вон, вон, смотри, сестра, — крикнул Петя, заметив, как к переезду, над которым выбивалось рыжее пламя горевшей самоходки, бежит какой-то красноармеец. Это был единственный уцелевший из всего орудийного расчета Тюрин. Теперь, когда пушки не стало, наводчик решил присоединиться к взводу.

— Есть там раненые? — спросила Валя.

Видно было, что ей только что пришлось проделать нелегкий путь. Сдавленный голос, обожженные крылья ресниц, пот на висках.

— Есть. И лейтенант ранен. Но будто бы легко.

— А ты куда?

— С донесением, — уже на бегу обернулся и ответил Петя.

Вырвавшись из боя, что велся у переезда, еще полуоглушенный его гулом, Шкодин бежал по задворкам и улицам горевшей Тарановки и слышал, как уже не со стороны Беспаловки, а из центра села и с его северной окраины близится шум и других завязавшихся там схваток.

Гитлеровцы одновременно пытались прорваться и через триста шестой километр, и еще севернее, по другим дорогам, пересекавшим Тарановку. На некоторых участках им удалось потеснить оборонявшихся. И теперь вражеская артиллерия вела ожесточенный обстрел села.

На лужайке перед сельмагом, которая по весне служила тарановской детворе спортивной площадкой, догорал сбитый «юнкерс». Дымящаяся груда дюралюминия, истлевшего перкаля, расплющенных навигационных приборов. На покоробившихся остатках фюзеляжа корчилась свастика. Неподалеку на перекладину футбольных ворот взлетел и храбрился, чуть ли не победоносно посматривая вниз, огненно-красного оперения петух. Крыша сельмага была сорвана, то ли когда взорвались бензобаки, то ли раньше, при бомбежке. Свежие воронки были видны повсюду.

Шкодину пришлось не раз падать наземь, когда на пути взметывались близкие разрывы снарядов. Один из них настиг его перед церковью. Петя с ходу ткнулся в канаву у глухого забора, а когда шевельнулся, полузасыпанный землей, и раскрыл глаза, то увидел, что забор в полуметре над головой был изрешечен осколками. Шкодин поднялся, услышал прямо над собой в небе близкую пулеметную очередь. Одну, за ней другую. Снова самолеты? Нет. Их не видно. Догадался, что стреляет пулеметчик с церковной колокольни. Значит, тут гитлеровцы подошли к селу почти вплотную.

Шкодин спросил у пробегавшего красноармейца, где сейчас КП батальона Решетова. Красноармеец кивнул на провод, тянувшийся вдоль забора, и по этой нитке Петя добрался до командного пункта. Он размещался в наполовину врытом в землю небольшом каменном строении, где когда-то, наверное, хранилось горючее.

У полевого телефона стоял заместитель Решетова лейтенант Прохватилов и, поглядывая в крохотное, прорубленное в стене окошко, кричал:

— Седьмой — Роман, поняли меня?! Повторяю: седьмой — Роман…

Шкодин знал незамысловатый код, который употребляли в полку при разговорах по телефону. Седьмой — Решетов, Роман — ранен, Ульян — убит.

— Есть принять на себя, — коротко бросил по телефону Прохватилов и обернулся к связному. Но тут плащ-палатка, заменявшая дверь, распахнулась, и вошел Билютин. Он уже слышал о происшедшем.

— Где его?

— В пятой роте, товарищ полковник, только что. Там было немцы прорвались… Лезут, как ошалелые. Наверное, запоздали с Тарановкой, не вышло по приказу, чтобы занять, как хотели, тютелька в тютельку, вот теперь их подгоняют. Решетова в рукопашной ранило.

— Товарищ гвардии полковник, разрешите обратиться к лейтенанту, — в наступившей паузе проговорил Петя и выступил вперед.

Билютин узнал Шкодина, часто бывшего связным в штабе полка, нетерпеливо шагнул навстречу.

— Из первого взвода? С донесением?

Торопливо пробежал взглядом строки, набросанные Болтушкиным под диктовку Широнина. Шкодин стоял навытяжку, взволнованно всматривался в непроницаемое хмурое лицо полковника. И получасом ранее перед насыпью, и только что, перебегая улицами села, наверное, не испытывал Петя такой тревоги, какая вошла в сердце сейчас. Что решит полковник? С какой вестью вернется к переезду Шкодин? Стоит ли ждать первому взводу подмогу? Есть ли она?

— Трудно приходится? — вскинул на связного глаза Билютин.

— Трудновато, товарищ полковник, — сказал Петя и тут же уточнил, представив себе, сколь многое зависит от его ответа. — А прямо сказать — тяжело. Первую атаку отбили, а когда я уходил, они во вторую поднялись. И танков, и пехоты побольше.