12 августа 1745 года. К Никите Никитичу в тульский его дом направляется посланный из провинциального магистрата капрал Родион Акинфиев. Несет «повестное» письмо. За два месяца до этого Демидов подал челобитную на служивших у него в приказчиках братьев Копыловых, которые, по его утверждению, не отчитавшись перед ним в расходах, бежали. Двое Копыловых были схвачены, сидели под караулом. Письмо из магистрата требовало, «чтоб по поданной от него… исковой челобитной для произведения суда хождение имелось». Капрал пришел, попросил, чтобы его благородию доложили. Для порядка придержав в ожидании, посланца допустили во двор, где находился Демидов. Акинфиев объявил повестное письмо. Никита читать не стал, заявил: «Я де знаю, зачем ты пришел». Тот принялся излагать поручение устно. Демидов выслушал, потом ударил по лицу, после по затылку. Сказал: «Пошел де ты, и впредь не ходи. Чтоб де я вас не видал. Сам бы де Фома Лугинин по мне пришел — я де брегодир, а он мужик»[1021]. Остается добавить, что «мужик» Лугинин — тульский купец, в то время бургомистр Тульского магистрата, именем которого скорее всего было подписано письмо Демидову. Так-то: пускай бумаги ко мне носят лично бургомистры. Под стать речам и обстановка, и дом, куда даже представителя власти не сразу пускают, а пустив, по настроению могут и побить.
Середина 1740-х годов, к которой относится этот эпизод, — время, когда место в мире было Никитой Никитичем завоевано и утверждено. Кому-то что-то доказывать давно уже не требовалось. Статский советник для Тулы — фигура. (Бургомистра обхамил? Это даже не по злобе — от простоты нравов.)
Утвердив себя в Туле, Никита Никитич отрегулировал отношения с родственниками по линии брата.
Впрочем, в длинной истории раздела имущества Акинфия Никитича был эпизод, в котором Никита попытался из свидетеля событий стать на время действующим их лицом. Уже цитированное письмо М.И. Воронцову писалось не для того, чтобы облегчить страдания, поплакав вельможе в жилетку. Никита обращался к вице-канцлеру за помощью отнюдь не психологической. При его посредстве он надеялся повернуть назад колесо истории и посчитаться с внуками за обиды, нанесенные ему их предками. Читаем: «И я, государь мой, имею у себя пропитание довольное; однакож всякой может рассудить, что своего напрасно отнятого жаль. А ныне я известился, что велено им (сыновьям Акинфия. — И. Ю.), по всемилостивейшему приказанию Государыни Императрицы Елизаветы Петровны, разделить на три части равными частями, которое разделение они между собою и расписали и подали в Кабинет. А оные пожитки, заводы и деревни еще отца моего, А я яко бы в том отеческом имении и неучастник, яко бы они разделяют отца своего пожитки; а отец их по смерти отца нашего, одним словом сказать, и ничего не прибавил, кроме медных заводов и Царево-Кокшайских деревень. Как же, государь мой, совести моей, видя такое грабление, спокойной быть! И невозможно ли Вашему сиятельству, милостивому государю моему, о сем доложить Всемилостивейшей Государыне, дабы и я в отеческом своем по Вашей высокой милости участник был.
Заставь, Государь мой, за себя вечно Богу молить и вечным рабом быть с детьми своими. И ежели, Государь мой, на то Ваше соизволение будет, то я и сам туда приеду для сего, если изволите доложить Всемилостивейшей Государыне прежде конфирмования и разделения их.
Что же рассудить до содержания заводов, то, государь мой, всякой может рассудить, что я с детьми своими, одним словом сказать, содержу лучше во сто крат и для пользы государственной»[1022].
Исправить прошлое, изменив завещание основателя династии, Никите Никитичу не удалось. В конечном счете он с этим смирился и в дальнейшем поддерживал добрые отношения с племянниками. Дядя даже помог им с разделом тульского имущества. Он переписывался с Прокофием, возможно, из братьев наиболее близким ему (тот прочнее всех был связан с Тулой, подолгу жил в ней). Из Никитиного письма к нему от 8 января 1761 года узнаем, что раздел тульских «пожитков» близится к завершению. Но «делитель» Полонский[1023] не хочет класть в раздел найденные в тульском доме шесть тысяч рублей — он полагает, что правильнее отдать их в Тульскую счетную контору на жалованье и расходы подьячим и ему, Полонскому Кроме того, он собирается передать хранящиеся в Туле важные документы и дела не Прокофию, как ранее договорились братья, а в Берг-коллегию. Развязать узлы берется Никита Никитич. Во-первых, сообщает Прокофию об ущемляющих интересы племянника намерениях Полонского. Во-вторых, спорит с Полонским, доказывая ему, что тот действует, нарушая документ, утвержденный императрицей. В-третьих, удерживает доверенного человека Прокофия Никиту Романова от подписания бумаг (к чему его принуждает Полонский). Характер обращения к племяннику («Ваш, Государь мой, покорной слуга и дядя») и общий тон письма (заключительная фраза: «И на сие воля Ваша, буду ожидать от Вас приказу») демонстрируют более чем доброжелательные отношения корреспондентов[1024]. Время распрей между ветвями демидовского клана, похоже, миновало.
Хотя основным местом жительства Никиты оставалась по-прежнему Тула, человеку с его занятиями и заботами без посещения столиц было не обойтись. Образ жизни в них должен был соответствовать статусу.
В Петербурге до середины 1730-х годов собственного жилища у Никиты, похоже, не было. Летом 1735 года строить здесь каменный дом повелела ему сама императрица, указ которой 26 июня объявил генерал-полицмейстер В.Ф. Салтыков. Для строительства было приказано «Демидова к строению выслать самого на срок». На выбор было предоставлено несколько пустых мест по берегу реки Невы ниже Исаакиевской церкви. Позже указ был подтвержден и объявлен через члена Кабинета министров П.П. Ягужинского. Вопрос предписывалось решить при участии Главной полицмейстерской канцелярии[1025]. Участок Демидову определили, но он на нем не задержался. 28 мая следующего года императрица распорядилась закрепленное за ним место (уточнено: «на Адмиралтейском острову на берегу Невы-реки») отдать советнику Нарышкину, а Демидову и еще одному застройщику выделить другие — на той же береговой линии, там, где имелись незастроенные места князя Борятинского и умершего графа Ф. Скавронского[1026]. По данным Е. О. Красновой, участок Н.Н. Демидова располагался на нынешней Английской набережной[1027].
Когда петербургский дом был построен — не знаем. Но в 1744 году собственное жилище у Никиты Никитича в Северной столице, несомненно, уже существовало. Усадьба, помимо прочего, служила и бизнесу: в находившемся на ней амбаре хранили железо, поступавшее в Петербург с Гжатской пристани[1028].
Собственный дом был у него и в старой столице. Он находился (сведения 1752 года) «за Москвою-рекою, у Живого мосту, в приходе церкви Божий Софии Премудрости»[1029]. Из немногочисленных московских церквей с таким посвящением подходит единственная — в Средних Садовниках (Софийская набережная, 32). Расположенный поблизости наплавной мост именовали Москворецким[1030]. Примерно на этом месте находится существующий сейчас каменный мост с таким названием.
Обратим теперь внимание на одну деталь в цитированном письме Никиты Никитича М.И. Воронцову 1748 года. Он пишет, что об обиде на брата из-за неправильного раздела наследства «в проезд Киевской Всемилостивейшей Государыне в доме своем доносил, при чем и ваше Сиятельство быть изволил». О каком доме идет здесь речь? В июле 1744 года Елизавета находилась в Москве, где праздновала мир со Швецией. В начале августа заезжала в Тулу в гости к Акинфию Демидову. Если Никита подразумевает именно этот «проезд» (а не перемещение в обратном направлении — через Тулу в Москву), то более вероятным нам кажется посещение императрицей его московского дома. Вспомним, как за 15 лет до того он, тянувшийся хотя бы прикоснуться к высшей власти, одалживал деньги на охотничьи развлечения Петра II. Теперь он, уже статский советник, до нее дотянулся — принимал у себя императрицу и виднейших ее сановников.
