— Хватит валяться сержант, — требовательно прозвучал незнакомый голос в эфире, — ощущения, показатели брони какие?

Открыв глаза, Репа уставился в красное небо с неестественно редкими черными перьями облаков сажи и дыма, в котором мелькали тени, присмотревшись, узнал манипуляторы "койки". Скосившись на внутренние индикаторы показателей, на рефлексах ответил:

— Состояние норма. Голова 95, корпус 85, конечности 85/95/85/90!

— Тогда чего разлегся? — прогремел недовольный голос в эфире.

С легким дрожанием ложе поднялось вертикально и глухо щелкнув раскрылись удерживающие фиксаторы конечностей. Собравшись с духом, Репа дернулся. Тело взорвалось вспышками боли и судорог, но спустя мгновение все нормализовалось и он, оглянувшись, встретился с блеском затемненного стекла гермошлема.

— Спасибо "Ангел".

— Не за, что, — устало отозвался техник, не отрываясь от консоли, что возвышаясь рядом с "койкой" высилась широким пультом с гипертрофированными тумблерами и многочисленными шлейфами наскоро прикрученных кабелей. — Обращайся. Опять соберем и будешь как новенький прыгать.

— Ну нет уж, спасибо, — проворчал Репа. Разминая тело еще не отошедшее от жесткого, но эффективного лечения, проверяя работоспособность брони и новых блоков, отошел в сторону с тревогой оглядывая ряды "коек" с распятыми пехотинцами.

Раскинувшийся под открытым небом ремонтный бокс кишел от снующих платформ, подвозивший все новых и новых неподвижных великанов. Сноровисто паркуясь техники стыковали грузовые кары с "койками", где тело бойца подхватывались гостеприимно распахнутыми клешнями манипуляторов, и те, шипя давлением выполняли заложенные алгоритмы, с лязганьем и бесцеремонностью разворачивали закованного в броню пехотинца и насаживали на технологические штыри.

Вздрагивая каждый раз слыша незабываемый щелчок когда стыкуются штыри и технологические пазы брони, Репа передернулся, но вспомнив как он здесь оказался, развернулся к технику оператору.

— Слушай "Ангел" пробей по базе кореша.

— Отстань, — беззлобно отозвался оператор, уже тестируя показатели нового пациента. Вглядываясь в показания, вдруг с матюгами бросился к изголовью "койки". Взметнув волны песка резко упал выхватывая из контейнера деталь и с ожесточением выбросив, начал орать в эфир требуя дополнить новыми модулями пустые секции "койки". Кинувшись к подскочившей платформе, стащил с водителем стальную коробку, сноровисто доставая модули из ремонтных комплектов, на пару вставляли в секции "койки" новые запчасти для брони. Вернувшись к пульту техник оживил замелькавшие работой манипуляторы, и вновь усевшись на откидной подсрачник, стал просматривать показатели индикаторов, но завидев переминающегося сержанта, проворчал:

— Блин, ты еще здесь?

— Ну, ангел будь человеком, его вместе со мной привезли. Мы на первом ярусе числимся…

— Нету больше первого яруса, все кто выжил, латаются кто где, — глухо ответил техник, — учетный номер кореша какой?

— 45679234, — на автомате проговорил Репа, растерянно сглотнув, — 107 пехотная рота. Позывной Пузо. А заодно, Листок, Хомяк. И кто еще из роты остался, глянь а?

Ворча о предложении еще запросить ведомость за весь батальон, техник больше бурчал по привычке. Погрузившись "в себя" работал с внутренним экраном через массивную как раз под грубые пальцы скафандра клавиатуру управления на пульте, и спустя несколько томительных минут глухо ответил:

— Извини паря, дружбан твой у бесов на разборке…

Стоя под палящим солнцем среди снующих платформ и кипучей деятельности ремонтных манипуляторов, и слушая далекие оправдания "ангела" Репа ошарашено молчал. Его дружбан с которым они прошли множество боев, напивались в зюзю после каждого удачного рейда, веселились с девчонками как в последний раз, делились вдумчивыми планами на будущее, и мечтали о возвращении домой, теперь его нет.

Не веря в такое, Репа рванул в сторону высившихся черных тягачей. Взметая песок, остановился у первого оператора, задавая неживым голосом один вопрос, бормоча только цифры, и видя отрицательные жесты, с затаенной надеждой мчался к другому комплексу. Вдруг это ошибка, вдруг "ангел" ошибся с набором цифр. И когда шестой оператор с возмущениями оторвался от контроля над работой непрерывной ленты, и сверившись с реестром вдруг остановил работу полчища манипуляторов, Репа на негнущихся ногах подошел к указанному сектору.

На сегменте широкой гусеницы, что жадно впивалась потертыми захватами в неподвижные фигуры частично закованных в броню пехотинцев, лежала фигура со знакомым поясом. Кожаный ремень с какими-то заклепками, потертый временем и песками, всегда был причиной придирки офицеров, но Пузан его упорно одевал в каждый рейд считая талисманом. И сейчас только по ремню Репа узнал товарища среди десятков тел.

Подойдя к изголовью, дрожащими руками прикоснулся к затянутому в "бельё" плечу. Прилипая к голому телу второй кожей силиконовая поверхность уже окаменела остыв от холода мертвой плоти, и встретила касание не привычной твердостью и гулким стуком. Почерневшая на груди рана спеклась вместе с "бельем" в черную корку, растекаясь по телу пряталась в оплавленных броневых накладках еще не снятых щитков брюшины.

— Как же так Пузан…, — касаясь мутного светофильтра вытянутого шлема, с последним вздохом надежды, Репа поднял стекло, — как же ты не потерпел. Как же ты мог сдаться…

Воск неподвижного лица исказил привычно растерянное выражение с которым друг смотрел на мир в чуждую маску смерти. Скованные вечным спокойствием и неподвижностью веки. Теперь не будет улыбок и грубых шуток, теперь не будет похабных анекдотов, ничего теперь не будет.

И не оживут плотно сжатые губы. Так и не произнесшие матери слова, так и не успокоившие тревожное биение материнского сердца словами: "прости мама не путевого сына".

— Пора сынок, — виновато ожил эфир старческим голосом оператора, — нам нельзя останавливать конвеер…

— Да, да, батя… — выдавил Репа из скованного горечью горла.

Оглядывая конвейер, задержал взгляд на широко распахнутом темном зеве тягача, где среди почерневших силиконовых упаковок с ровными штабелями груза угадывались сотни тел. Сотни парней лежали упакованными и готовыми к захоронению в грибных плантациях, сотни глаз больше не смогут увидеть мир и заглянуть в ждущие глаза матерей. И сотни губ не смогут произнести такие важные слова.

— Да батя, пора…, — перекрывая эмоции громадной плотиной, яростно прорычал Репа возвращаясь в мир, — Пора сломать на хрен этот конвейер войны, чтоб он сдох от голода!

Перехватив по удобнее "винтарь", сорвался в беге, в сторону полыхающего в полнеба зарева продолжавшей греметь битвы. На ходу проверяя готовность брони к бою, клялся себе, что он выложится на все сто, и двести процентов, вывернется на изнанку, но сделает все от него зависящее, что бы как можно больше парней смогло посмотреть матерям в глаза.

Нервно поглаживая уже ставшие липкими подлокотники, полковник ерзал на командорском кресле. Вглядываясь в большую проекцию командного уровня, с тревогой следил за общей картиной невиданного за всю историю Марса масштабного сражения. Восстановленная численность группировки космических спутников транслировала битву во всех красках со всеми чудовищными потерями и тяжелыми победами.

Кратер высадки представал во всем "великолепии" засаженных грядок в которых почти не осталось не раскрывшихся коконов. Все горошины были разорваны, а их смертельно опасные обитатели стягивались к месту прорыва, словно раскаленный клинок протыкающий оживающую зону высадки. И каждый миллиметр продвижения стальной армады собранных воедино всех сил наемников окрашивался ореолом бушующих энергий и кишащих вокруг термитов.

Но самое яркое и ослепительное сияние было на острие клина рассекавшего кратер черным пепелищем. Там, где "бешенные" вгрызались в легионы тварей безумным вихрем маневров, нескончаемым потоком разрушительной мощи плазменных выстрелов и разрывов ракет. Именно они прогрызали полчища тварей алмазным буром, были волнорезом проламывающим непобедимую мощь противника умением и яростью измененных сознаний.