— Сколько время? — спросил он Сашу, расшнуровывая ботинки. — Не опаздываем? А то Колосов впишет нам по первое число.

Саша представил мастера, который ревностно следил за дисциплиной: боже упаси было кому опоздать — выволочка была отменная. Он поджидал опоздавших, стоя в дверях штамповки, опустив палец на кончик носа, смотря поверх очков, и, казалось, что ёжик его густых волос стоит дыбом.

— Не спеши! Успеем, — ответил Саша на вопрос Ермила, взглянув на недавно купленные часы с чёрным светящимся циферблатом.

Пока Ермил переобувался, Саша смотрел, как играли ребятишки. После очередной атаки в штрафной площадке началась свалка. Вихрастый мальчишка громко вскрикнул и повалился на траву, обхватив ушибленную ногу руками. Игра расстроилась, мяч укатился в сторону. К пострадавшему подошли товарищи, сочувственно заглядывали в глаза, похлопывали по спине:

— Ты чего это, Алеха!? Вставай!

— Не трогайте меня! Больно! — вопил мальчишка и катался по траве.

— Тебе что — на ногу наступили?

— Наступили!.. Рыжий подковал. У-у, Лапуха! — замахнулся потерпевший на худого, рыжеватого, в веснушках во всё лицо парнишку, стоявшего с растерянным видом, помаргивая белёсыми ресницами.

Саша улыбнулся. Вот также и они играли, и дрались, и проказничали. Сколько было разных случаев! Вон там со школьного двора к реке ведет липовая аллея. Наверное, там раньше был въезд. В том месте они катались на лыжах с горки. Внизу был пруд. Однажды весной в него провалился Борька Тяпин… Его спасали всем классом. Саша тогда здорово промок, и его и ещё четверых ребят учительница математики Анна Ивановна отпустила домой.

Ермил переобулся и поднялся с земли.

— Ты чего это? — Он подошёл к потерпевшему пареньку, который продолжал постанывать. — Девчонка что ли?! Расплакался! Подковали! Беда, какая! Давай посмотрим. — Он расшнуровал ботинок мальчишки: — Обычный ушиб. Вывиха нет. Так что ничего страшного. Давай без слёз, понял?

— Понял, — прошептал Алёха.

Морщась от боли, он проковылял за ворота, сел на портфель и стал растирать ушибленную ногу.

Ермил перекинул через руку темно-синий кашемировый плащ.

— Пошли? — обратился он к Саше.

— Пошли, — ответил тот.

Ермил, спускаясь под горку, поглядывал на попутчика. Ему казалось, что Саша недоумевал, как такой «дядя, достань воробушка!» гоняет с ребятишками мяч. Но Саша ни о чём его не расспрашивал. Он молча вышагивал рядом, жуя сорванную былинку.

Ермил обычно был молчалив, а сегодня разговорился.

— Ты знаешь, — говорил он. — Я рано вышел на работу. Иду — смотрю, мальчишки гоняют мяч. Не утерпел — так мне захотелось ударить по мячу. Не сдержался — ввязался в игру. Ничего, что я играл?

Саша удивлённо поглядел на спутника.

— А что такого, — ответил он. — Я помню, когда жил в деревне у бабушки, видел, как взрослые мужики гоняли по улице мяч, играли в городки…

— Настроение у меня, понимаешь, сегодня радостное, — продолжал Ермил. — Проснулся — солнце во всё окно, светлое, тёплое. И мне теплее стало… И весь я какой-то не такой…

Саша взглянул на Прошина. Действительно, он был не такой, как всегда — молчаливый и задумчивый, словно его глодала неотвязная дума. Сегодня на лице блуждала улыбка, он выпрямился, шёл упруго, ровно держа голову, как ходят сильные, выносливые люди.

— А что произошло? — спросил Лыткарин.

— А ничего. Не знаю. Проснулся — и захотелось мне, смешно даже, — Ермил засмущался, — заорать. Знаешь, как заорать? Во всё горло, во всю силу лёгких. Давно со мной такого не было…

Он сломал ветку старой разросшейся акации и стал стегать густую крапиву, росшую по обочине тропинки, сбегающей к реке, за которой на территории упразднённого в 20-х годах женского монастыря дымила железная высокая труба.

2.

Каменная монастырская стена с западной стороны бывших соборов разобрана населением на печки и фундаменты, и теперь на её месте и по крутому откосу насыпи лепились разнокалиберные тесовые сарайчики, в которых предприимчивые хозяева держат кур и даже поросят. Громадный собор, сложенный из красного кирпича, лишённый пяти глав, пустовал и разрушался. На его крыше кое-где зеленели берёзки, выросшие из семени, занесённым ветром. Второй — поменьше, построенный в начале прошлого века, к стене которого была прикреплена дощечка с надписью «Памятник архитектуры» был отдан под цех галантерейной фабрики.

В цехе в начале его существования делали расчёски и гребни, мастерили клипсы и брошки, а теперь штамповали стеклянные бусы. Саша помнил, что это производство существовало лет пять или семь. Школа их была на противоположном берегу реки, и как-то классный заводила Борька Тяпин зазвал их сюда. На древнем валу, куда сваливали отходы, они находили много бисера, который, возможно, шёл на какие-то изделия, а возможно, это были остатки с тех пор, когда в монастыре занимались золотошвейным мастерством и вышивали бисером, находили также стеклянные бусы на ржавой проволоке и бракованные гребни и расчёски. Ребятишки в основном искали гребни. Они были сделаны из пластмассы, которая шла на различные поделки.

Сердцем цеха была штамповка, где изготовляли бусы.

Сашина бригада насчитывала семь человек. Бригадиром был Иван Фунтиков, небольшого роста, сухощавый с оспинками на лице штамповщик виртуоз и мастер на все руки. Рядом с ним работал Коля Мячик — молчаливый не женатый «старый парень», живший в деревне за станцией. Мишка Никоноров, рыжий неунывающий человек, отмотавший срок за хулиганку, всегда про запас имевший новый анекдот или солёную шутку, располагался рядом с мотором, крутившим колесо компрессора. Около входа сидел Сеня Дудкин — верзила почти двухметрового роста, говоривший с лёгким заиканием, спокойный и уравновешенный, с незлобивым характером. По правую руку от него работал Ермил Прошин. У окна располагался Васька Казанкин, малый с курчавыми волосами и подвижным лицом, как и Саша, недавно окончивший десять классов и ждавший призыва в армию.

Мастером был Пётр Колосов с лицом, будто вытесанным из камня, широким и скуластым, с ёжиком коротких колючих волос на круглой голове, с тонкими сухими губами, сложенными в узкую полоску.

3.

Саша еле поспевал за Ермилом. У того ноги были длинные, и ходил он очень быстро. Пошли они напрямую к вётлам, росшим по берегу реки. Перейдя реку по жиденькому мостику, который провисал под ногами и был готов вот-вот упасть в воду, рядом с которым женщины полоскали белье, и там всегда пахло мылом и свежими простынями, миновав керосиновую лавку, они поднялись на бугор и юркнули в незаметную низкую дверь около угловой башни, где Ермилу пришлось согнуться почти вдвое, обогнули ограду бывшего погоста, где теперь шелестел листьями берёзок сквер, и поднялись в выщербленные ступеньки. Здесь их окликнул Васька Казанкин:

— Привет штампачам! — озорно поздоровался он с Ермилом и Сашей. — Спешите в мартен? — и, не ожидая ответа, с усилием открыл высокую металлическую дверь с выпуклым крестом наверху, ведущую в вестибюль.

Дневная смена уже закончила работу. Печь стояла с потушенными огнями. Около неё вертелся дежурный Коля Мячик, приспосабливая трубу компрессора под форсунку. Отработавшая смену бригада, помытая под водопроводным краном и переодетая, курила в небольшом квадратном помещении перед входом в штамповку. Бригадир дневной смены Пётр Кобылин говорил сменщику Фунтикову:

— Обрати внимание, Иван! Мазута плохая что ли? Какие-то перебои. Может, вода попала в цистерну?

— Вода, — подтвердил Фунтиков. — Надо над горловиной козырёк сделать. На днях такой дождь хлестал! Вот и затекло. Крышка неплотно к цистерне подходит. Теперь, когда мазут весь сработаешь!? Мастеру говорил?..

— Говорил. А что он сделает?

Колосова не было видно. Наверное, он сидел в свой комнатёнке, отгороженной фанерными листами от нанизки — помещения, где несколько женщин нанизывали бусы на тонкую, вымоченную в жидком мелу проволоку для последующей оплавки.