— Отчего не послушать, — сказала Ольга. — Рассказывайте!

— Это раньше считали зазорным говорить о своём благородном происхождении, — начал Владимир Константинович. — Так воспитывали нас. А может, мы сами боялись насмешек окружающих, и всё держали в тайне. Ну да дело не в этом. Родился я в семье служащих. Но мой прадед был дворянин и очень богатый человек. И мой дед однажды, когда я был вполне совершеннолетним, поведал мне тайну. Это уж когда горбачевская перестройка началась. Моя прапрабабушка родом из этих мест. Её родитель владел селом Спас-на-Броду…

— Это ж здешнее село! — вскричал Воронин. — Недалеко от Дурова… Там жил помещик и дом до сих пор стоит…

Владимир Константинович, не обращая внимания на возглас Николая, продолжал:

— Было у него там имение и господский дом. Имение досталось брату моей прапрабабушки отставному поручику конногвардейского полка его императорского величества. Отчаянный картёжник и пьяница, он промотал в короткий срок доставшееся состояние. Прапрабабушка Софья удачно вышла замуж и стала жить в Санкт-Петербурге, откуда, кстати, и я сам родом. Как-то приехал её брат, поручик, и стал просить денег, а она не дала, зная, что отдачи не будет — он пропьёт или проиграет в карты. А он стал хвалиться, что расплатится, он знает, где зарыт несметный по богатству клад. Над ним, конечно, посмеялись. Где у пропойцы клад? Только в воображении. Сын Софьи, Сергей Аполлинарьевич, мой прадедушка, упросил матушку дать братцу денег, что было исполнено и за что поручик остался благодарен прадедушке. Со временем эта история подзабылась, а вскоре было получено извещение, что поручик отдал Богу душу, а вслед за тем пришло известие от нотариуса о завещании господского дома и небольшого количества земли и передано письмо поручика, весьма интересное. Письмо, когда прочитали, сочли верхом бредового сознания дядюшки, хотя Сергей Аполлинарьевич ездил в имение и делал там какие-то изыскания на предмет того, на что намекалось в письме. Однако ничего не нашёл. Письмо сохранили, как память о чудаковатом дядюшке…

— На что же намекалось в письме и что за изыскания делал прадедушка? — спросил Николай, очень заинтересованный рассказом, как, впрочем, и остальные участники экспедиции.

— Продолжайте! — попросила и Ольга.

Все забыли о существовании бандитов, о своих злоключениях, так всех заинтересовал рассказ Владимира Константиновича.

— Я письмо запомнил наизусть, так часто я его читал. И сейчас вам его воспроизведу. Вот его текст.

Владимир Константинович откашлялся и несколько трагичным тоном начал:

«Милостивый государь, мой дорогой племянник Сергей Аполлинарьевич! Находясь на смертном одре в имении своем Спасское-на-Броду, преисполненный всяческого уважения к твоей милости, помня твое участливое отношение ко мне и заботу в страшныя и окаянныя дни невзгод, обрушившихся на меня, когда я, ничтожный потомок древлего прославленного рода, припадая к коленам сестры моей Софии, то бишь твоей матушки, склоняя выю, просил ея, как нищий на паперти милости малой на пропитание бренного тела и получая всегда отказ, твоё заступничество, слезы и мольбы твоя заставляли не единожды твою матушку ссужать мне денег, оказывая тем самым помощь сирому рабу божьему. А посему, оставаясь в разуме и твёрдой памяти, хотя и немощен телом, завещаю тебе, племяннику моему любезному Сергею Аполлинарьвичу, клад истинный, к которому я не дошёл по причине болезни и других важных обстоятельств, и который, не желая оставлять на произвол судьбы, завещаю тебе, моему единственному наследнику. Я был бы несметно богат, доведись мне заполучить его, но судьба не благоволила ко мне.

Клад сей, мурманский сундук, схоронен в лесном староверском скиту, в сорока верстах от имения моего к востоку от дома твоего дяди, в местности болотистой и труднопроходимой даже в стужу, не говоря о летнем периоде. Скит, сожжённый дотла, ты найдёшь, а дальше руководствуйся древним пергаментом, что я оставляю также тебе. Письмо тебе передаст нотарий, а пергамент, чтобы не случилось ничего дурного с ним, ты найдёшь в детской комнате дома моего, в той, в которой ты любил проводить свои каникулы, когда неоднократно в юности бывал у меня, в том месте, которое тебя привлекало всегда. Его ты помнишь, потому что не единожды вспоминал о нём при встречах со мной.

Я согрешил пред Богом и людьми, добывая сей злополучный пергамент, диавол искусил меня, но на тебе нет вины, а посему владей сим сокровищем с чистым сердцем и душой. Скитников всех приютила земля. Я сжёг скит и людей его, старца Кирилла, давшего мне приют, и всех, всех, всех… Келаря их Изота…»

— Последние слова были зачеркнуты, — обвёл всех взглядом Владимир Константинович, — видимо, поручик написал их в минуты душевного раскаяния, а потом, придя в рациональное сознание, зачеркнул. Однако, я сумел прочитать замараное. Кстати, — Владимир Константинович сделал паузу, — имя Изот вам ничего не говорит?

— Изот, Изот, — напряг свою память Афанасий. — Знакомое имя…

— Это имя начертано было на стене подземелья, — сказал Сергей.

— Правильно. Это имя келаря скита, которого поручик отправил на каторгу. Оно нас сейчас не интересует… Я закончу с письмом. Дальше поручик писал: «Господи, прости злодея, который всю жизнь грешил, не сознавая греха своего.

Силы на исходе. Писано 23 дня августа месяца года 1895 от рождества Христова. Отставной поручик Порфирий Олантьев». Далее шла приписка, но написанная столь неразборчиво, видно, силы совсем оставили писавшего, что, сколько я не старался, прочитать не смог.

Закончив свой рассказ, Владимир Константинович, устало откинулся на землю, а потом приподнялся и спросил:

— Ну, кто наследник?

— Оставим выявление наследника до лучших времён, — сказал Афанасий. — Что было дальше?

— Как я уже говорил, самого главного, на что ссылался поручик, то есть пергамента в детской комнате обнаружено не было и все посчитали, что письмо — бред умирающего человека, чей мозг отравлен алкоголем, хотя прапрадедушка знал из рассказов самого Порфирия, что тот был якобы в скиту. Но и этот рассказ сочли за плод пьяной фантазии, поврежденности ума дяди.

— Но письмо все-таки сохранили! — воскликнула Ольга. — Значит, доля веры была.

— Не знаю, — ответил Владимир Константинович. — Думаю, его берегли, как память о сумасшедшем предке.

— Ну и как же ты пришёл к выводу, что дядюшка не врал, отправляя наследнику письмо? — спросил Николай.

— Оно меня всегда интересовало, начиная с детских лет. После перестройки я занялся изысканиями, приезжал в бывшее имение поручика, опросил местных жителей, которые подтвердили, что был скит, поработал в архивах, и когда доподлинно убедился, что скит существовал, стал его искать.

Несколько минут участники экспедиции молчали под впечатлением повествования наследника поручика. Прервал молчание Николай, сказав, обращаясь к Владимиру Константиновичу:

— Как видим, ваш старинный дядюшка не сумасшедший. Пергамент действительно существовал, но его каким-то образом выкрали, и ты лишился подтверждения письму…

— Кто знает, — отозвался Владимир Константинович. — Возможно, так и было. Какое это теперь имеет значение.

Было бессмысленно скрывать от Владимира Константиновича правду о том, как попал пергамент в их руки, и Николай поведал ему свою историю:

— Мы нашли пергамент в иконе. Она когда-то принадлежала сосланному в Сибирь в тридцатые годы Антипу Загодину. Он её оставил на сохранение своему батраку, тот по прошествии лет шестидесяти принёс мне икону на реставрацию, не зная, что в ней находится старинная грамота. Его позже убили бандиты, видимо, из шайки Зашитого, который сегодня здесь орудует. Убить-то убили, а икону, которую, искали, не нашли. Узнали, что она у нас. И стали требовать, чтобы мы отдали пергамент. Когда они нас крепко прижали, пришлось отдать. И вот они нашли сундук, а мы остались с носом.

— Так что наша миссия закончена, — разочарованно сказал Сергей. — Можно собирать манатки и мотать домой.