А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (доверчиво). Какая?
Б е л ы й. Да такая тихая и простая, незатейливая и внутренно моложавая, одновременно и зоркая, и умная до прозорливости, и вместе с тем сохраняющая вид "институтки-девочки".
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (с улыбкой). Прозорливы вы, Борис Николаевич.
Б е л ы й. Впоследствии я понял, что причина этого впечатления - подвижная живость и непредвзятость всех ваших отношений к сыну, к его друзьям, к темам его поэзии, которые привели меня в скором времени к глубокому уважению и любви (и если осмелюсь сказать, и дружбе), которые я питаю к вам.
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Это очень мило. И я вас люблю. Но почему вы заговорили обо мне?
Б е л ы й. Помнится мне, что впечатление от комнат, куда мы попали, было уютное, светлое. Обстановка комнат располагала к уюту; обстановка столь мне известных и столь мною любимых небольших домов, где все веяло и скромностью старой дворянской культуры и быта, и вместе с тем безбытностью: чувствовалось во всем, что из этих стен, вполне "стен", то есть граней сословных и временных, есть-таки межи в "золотое бездорожье" нового времени, - не было ничего специфически старого, портретов предков, мебели и т. д., создающих душность и унылость многих помещичьих усадеб, но не было ничего и от "разночинца", - интеллектуальность во всем и блестящая чистота, всюду сопровождающая вас.
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Прекрасно. Но будет обо мне.
Б е л ы й (обращая взор с эмалевым сиянием на Блока и Любовь Дмитриевну, сидевшую с ногами в кресле). Вас не было. Вы ушли на прогулку. Мы вышли на террасу в сад, прошлись по саду и вышли в поле, где издали увидали вас. В солнечном дне, среди цветов, Любовь Дмитриевна в широком, стройном розовом платье-капоте, с большим зонтиком в руках, молодая, розовая, сильная, с волосами, отливающими в золото, напомнила мне Флору, или Розовую Атмосферу, - что-то было в ее облике от строчек Александра Александровича: "зацветающий сон" и "золотистые пряди на лбу"... и от стихотворения "Вечереющий сумрак, поверь".
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а. Ах, вот к чему речь шла!
Б л о к (уходя к себе). Ну, мне пора вернуться к занятиям школяра.
Б е л ы й. А Александр Александрович, шедший рядом, высокий, статный, широкоплечий, загорелый, кажется, без шапки, поздоровевший в деревне, в сапогах, в хорошо сшитой просторной белой русской рубашке с узорами, напоминал того сказочного царевича, о котором вещала сказка. "Царевич с Царевной" - вот что срывалось невольно в душе. Солнечная пара!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ну, довольно об этом.
Б е л ы й (обращаясь к Александре Андреевне). Помнится, в тот вечер, уже на закате, мы пошли на закат: по дороге от дома, пересекавшей поляну, охваченную болотами и лесами из стихов поэта, через рощицу, откуда открывалась равнина, за нею возвышенность и над нею розовый, нежно-розовый закат. Любовь Дмитриевна в своем розовом платье цвета зари выделялась таким светлым пятном перед нами. Александр Александрович сказал мне, протягивая руку: "А вот там Боблово". - "Я жила там", - сказала Любовь Дмитриевна, указывая на небо, сама цвета розового неба.
А л е к с а н д р а А н д р е е в н а (смущенно поднимаясь). Однако я с вами засиделась. Простите. (Уходит во внутренние комнаты.)
Б е л ы й (ударяя по клавишам с отчаянностью и болью). Моя тема!
Любовь Дмитриевна поднимается, детское выражение на ее лице сменяется лукаво-мудрым; отскакивает от рояля и Белый.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Скажите, хорошо ли ежедневно
Цветы мне присылать... Как примадонне
В часы ее триумфа и побед?
Б е л ы й
Вы примадонна на вселенской сцене,
Которую воспел поэт-теург.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Здесь есть двусмысленность, и денщики,
Столь вышколенные, исподтишка
Смеются, и хозяйка уж не рада.
Да это стоит денег. Вы богаты?
Б е л ы й
Ах, главное, цветы вам в радость. Да?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Цветы-то, да! Но разве о разрыве,
Заспорив с Сашей, вы не объявили?
Вернули почтой лилии мои,
Засохшие, связав их черным крепом.
Б е л ы й
То символ горький о погибшем мифе.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Сожгла я их, чтоб не хранить впустую.
Цветы ведь хороши пока живые,
Как молодость, чем ныне мы прекрасны.
Что ж не сожгли вы сами?
Б е л ы й
Да в огне
Душа моя сгорела б заодно.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Поскольку от меня вы отреклись,
Надеюсь, душу вашу не спалила.
Б е л ы й
Не я отрекся, а поэт-теург.
Теперь уж в "Балаганчике" яснее
Предстали и для вас мои упреки.
Как совместить призыв к Прекрасной Даме
В его стихах, чем нас он всех пленил,
Как Данте иль Петрарка новых дней,
С его отказом не от мистики,
Пускай он заявляет: "Я не мистик!",
А смысла высшего любви, что в вас
Его поэзией воплощено?
Я ж предостерегал: "Куда идешь?
Опомнись! Или брось, забудь ты - Тайну,
Врученную тебе, как видно, даром.
Нельзя одновременно быть и с Богом,
И с чертом".
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Знаю, письма я читала.
Всю эту заумь, лестную когда-то,
Я - Вечной Женственности воплощенье,
Сказать по правде, не взлюбила я.
Б е л ы й
Так, что ж вы оскорбились за него?
Не он ли вас воспел, чтоб ныне бросить
И в небесах, сходящую на землю,
И на земле, несущуюся ввысь?!
И где тут ложь? И я ли в ней повинен?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Вы кружитесь вокруг меня, как бес.
Остановитесь, ради Бога.
