XVIII. Проснулась Кадя, ласково прижалась, Глаза, моргая, сонно подняла И улыбнулись губы. «Отлежалась, А может быть немного поспала, И стало весело… Ах, Петя, Петя! Ты здесь, со мной, и мне уж хорошо! Нас только двое в целом-целом свете И прежнее давно-давно прошло, Как будто никогда и не было!» И снова Оборвалось, ненужным стало слово, И замолчали радостно-близки Под огоньком чужой, скупой свечи. Часть четвертая Здесь спячкой дышит воздух самый, Лишь полицейский на посту Торчит унылой эпиграммой… К. Фофанов. Глава первая I. Был город выстроен в одиннадцатом веке Каким-то маленьким, неведомым князьком В унылой балке, где сходились реки, Гдe грузные холмы надвинулись кругом… Фисташковый собор да вал, с собором вровень, Да обвалившийся в кустах подземный ход, Да два-три столбика накрененных часовен, Где были алтари… Вот — прошлое! Растет Крапива огородом целым над буграми, Быть может — над могилами… Ветлами Порос отлогий вал. Там, наверху — на нем, В рубахе красной кто-то спит ничком. II. В валу — гимназия, тюрьма, съезд, клуб и тощий Из липок сквер. За валом — каланча, Управа, площадь и ряды. Извозчик У чайной лавки. Запах калача И дегтя. Граммофон в пивной из окон темных Поет куплеты. Важный белый кот, С кистями на ушах, по окнам мух бездомных Лениво ловит. Шарфы продает, Чулки и туфли в ватной кофте тетка Под куполом зонта и нюхает щепоткой Какой-то рыжий порошок из пузырька. Зовет хандрящих кур петух… Тоска, тоска! III. В рядах иконы над проездами, с сияньем Из жести, тяжкие, угрюмые. Лежат Гроба на сходнях… Медленным зеваньем, Словами редкими живут ряды… Дрожат По воздуху на бечевах ботинки, Тужурки, ведра, вата. Запах кож И ситца… Сизые блестят на солнце спинки Урчащих голубей… На камне точат нож И чем-то ухают в распахнутом подвале… Пьют чай приказчики на стойках… Застонали И начали звонить часы издалека… Хозяин вышел, сел, чихнул… Тоска, тоска! IV. Жеребин, Суходаев, Короваев, Клятов — по ним себя узнает городок. В них скрыты — пыль и мгла амбаров и сараев, Ларей, мучных мешков, грязь улиц и острог На площади облупленный и старый, И низких домиков старушечий поклон, И треньканье вечернее гитары, И под лампадкой душный, жаркий сон!… Но в каждом городке есть, как насмешка злая, Одна фамилия, в ней все — тоска тупая, Бессмысленность и скудость бытия! Валандин — вот она, фамилия твоя! V. Пять тысяч жителей, шесть винных лавок; Шинки везде, трактир — второй разряд; Завод колбас, к которым нужен навык; Завод литья да кузниц длинный ряд. Но слава города и смысл его — баранки! Нигде решительно таких баранок нет - Они разделены на вкусовые ранги И их рецепт таинственный секрет. Едят их с пылу с бесконечным чаем И брезгают для них душистым караваем; И этот чай с топленым молоком, С баранками за расписным столом, VI. Покрытым вязаною скатертью, достоин Высоких песен, как Лукуллов пир! От предводителя до прачек с портомоен - Все преданы ему, на всех он сводит мир И благоденствие в час, как звонят к вечерне… За ним играют в карты, говорят О клубских скандалистах, равномерней Вздыхают женщины… В углах чадя горят Лампады Спасу Обыденному, Николе… Шуршат в обоях прусаки… На воле Гогочут гуси… Девушки, на стол Облокотясь, гадают… День прошел. VII. Босыми, загорелыми ногами Топочут дети и ложатся спать В проходах, где укладки с сундуками, Где душно, где клопы… А подливать Тяжелый самовар не перестала Глухая бабушка… И ждут еще гостей, И только тише и сонливей стало… На улицe, за окнами, шумней. Гармония о гибели Варяга Поет… Смеются… Пьяная ватага Прошла далеко, тяжко пронесла И крик, и свист, и грузные слова. VIII. Петр с Кадей наняли две комнатки за десять Рублей у странной пары. Он служил По трезвости — любил смешить и куролесить И прописью «рондо» отчеты выводил; Потешный, с запорожскими усами, То пьян, то просто — весел, хохотун; Как аист, на одной ноге часами Простаивал и — маленький горбун - Пел арии «Торреадора» диким, Нелепым голосом; любил «пустить клубники»; А по ночам, конечно, пропадал, И утром, в пять часов, у них бывал скандал. IX. Она — русалка с водянистыми глазами; Бескостная какая-то. Как тень, В капоте ситцевом, со сбитыми косами, Слонялась по дому бесцельно целый день. Всем улыбалась, ничего не замечала, Жевала корки хлебные и лук И тряпки все какие-то совала, Куда пришлось — в буфет, в диван, в сундук… А к вечеру, вся завитая, краской Замазав все лицо, натыкав целой связкой Колец на пальцы, выходила на балкон… А это в городке считалось — скверный тон. |
