Предположительно 1921 г. СТАВРОПОЛЬ Ставрополь — город Креста, Все мы там были распяты. Знакомые нам места Помечены крупными датами. Много ворот и крылец Крестами красными крашены. На скамьях мертвецу мертвец Анекдоты шамкает страшные. Скрипят тротуары. Идут Мертвецы по Казанской парами, В Дудкинском доме суд И кого-то топят под ярами… Разжалованный собор В увезенный колокол бухает, Эхо заволжских гор Глотает выстрелы круглые. Кровь унять не смогла тогда Казанская Богородица, Но пески занесли без следа Всё, везде… И опять туда По весне так уехать хочется! Чудится, что на крови Сон-трава аловатая теплится И от жалости, и от любви Верба старая (рви ее, рви) Вся в скворцах, вся в слезах, вся в серьгах Простоволосая треплется. 1921 г. ЛЮТЕ За жестом жест, за позой поза… Плавный И гибкий ритм руководит тобой. Молитвенный, трагический, забавный — Рассказ движений власти над судьбой. Живи под ритм певуче-своенравный И жизнь, с её волненьем и борьбой, Сумей ввести, смиряя, в танец плавный, Где зало — мир под кровлей голубой! Подобно музам, вечно юным девам, В движениях подвластная напевам, Созвучным ритмам солнца, туч, и звёзд, Будь огненной, но строгою поэмой, Где каждый стих равнопрекрасен с темой И замысел глубок, певуч и прост! 1921 г. "На дворе скрипят, визжат колодцы;" На дворе скрипят, визжат колодцы; По губе раструба ледяной Грохоча и пенясь в ведра льётся Серебро сосулею сквозной. В жёлтых полушубках водоноски Разбрелись шажками со двора, Плотные сверкающие всплёски Шлёпая блинами из ведра. Медленно, не понукая лошадь, Всё везут вдоль улиц мужики На базар, туда к рядам, на площадь, Проседью покрытые мешки. Ожили на площади палатки И, закутанные в шали глубоко, Обминая стынущие пятки, Продают мещанки молоко. И опять, как и вчера, спросонок, Сквозь морозный пар катя клубок, Из депо, пронзителен и тонок, Закричал тоскующий гудок. 1922 г. "Мой день волокли Вы по пыли" Мой день волокли Вы по пыли, Мели им, как шваброй, полы; Всю душу мою прострочили Вы дробью машинной иглы. На сердце накинув верёвки, На петлях гигантских шагов, Взлетали, проворны и ловки, В неистовом вихре кругов. Но дверь я захлопнул вплотную И смыл, не спеша, чередой Всю липкую пакость дневную Живою и мёртвой водой. Все тот же сижу одинокий И лью электрический свет На жребий, как прежде, высокий В толпе заблудившихся лет. Свой день вспоминаю с улыбкой — Пусть люди слепы и грубы! — Мне полночь играет на скрипке Прекрасную песню судьбы. 1922 г. ЖЕНЕ К сорока годам из околесицы Долгих лет, своих и не своих, Наплывёт, взойдёт над переносицей Старческих морщин глухой триптих. Обрастут глаза и губы сетчатой Паутиной спутавшихся дней, Взглянешь к выси, в голых ветках клетчатой, И вздохнётся глубже и ровней. Встанешь рядом, мученица крестная, Неизменная, всегда одна, Ты, моя невеста, неневестная, Мироносица жена. Нынче мы на паперти, как нищие, Слушаем обедни смутный клир, Скудною довольствуемся пищею И одни глядим на вольный мир. Только к нам воробышки, чирикая, Тропками подкатятся бочком, Только нам, качаясь с повиликою, Бабочка кивает хоботком. Лето холодами обезглавлено, Ледяные градины в крови И серебряным окладом сдавлена Бархатная библия любви. Юность плащаницей до заутрени Мы снесли в ограду на погост… Трезв и свеж у храма холод утренний, Честен мир и всепрощающ прост. 1922 г. "Лохмотьями чужими грею спину," Лохмотьями чужими грею спину, Чужой кусок, не посолив, жую, В чужом углу колючей дрожью стыну — Ветра, туман и гарь в родном краю. Всё сердце выжато сухою злобой, Железной проволокой заржавя кровь, Жизнь чёрной развороченной утробой Смертельную выплёвывает дробь. На лбу клеймо, полголовы обрито, Во рту цинготный вырезан язык, Могилами Россия перерыта, И над могилами звериный рык. |
