XIX. Все шире Волга к Каме за Казанью, Унылее, отложе берега, И чаще пароходы. Песней, бранью Четвертый класс шумит из глубока. Туристы, в смокингах и куртках, монотонно Слоняются от носа до кормы; Едят селянку в первом классе сонно, Читают «Тартарена» и «Власть тьмы»… И спорят во втором с насупленным соседом, Как голод, прошлый раз обманутый обедом, Удешевить к сегодняшнему дню — По-порционно или по меню. XX. А Волга ширится навстречу мрачной Каме… Вот мглистая она уже видна, Уж оборвал турист боры жеманной даме, Уже влилась суровая волна, И помутнела Волга, стала строже. Сестра угрюмая уже вдохнула ей, Склоняясь медленно в двойное ложе, Трущобно-дикой важности своей. И пароход как-будто встал: нет силы Итти вперед — тяжка вода… Застыла И долго смотрит пристально в глаза Пустынная, огромная река. XXI. Симбирск-он весь в листве, его не видно! Усадьба барская, просторная. В садах И с массой соловьев. Он спит солидно, И дремлет цепь фонариков в кустах. Толкутся на терраске парохода Полуночные пары горожан; Мелькают лодки; млечный путь, как сода Просыпанная… Песенки цыган Поют с веселых, еле видных лодок; И бочки, ящики от чая и селедок С остервенением кидают в жесткий трюм — И пароход и весел и угрюм. XXII. А соловьи поют о Гончарове, О Марфиньке, Обломове Илье… Болтается фонарь в амбаре. Наготове Пук накладных белеет на ларe. Лениво бродят крючники, уходят В мучнистый мрак просторной кладовой И споры бесконечные заводят И песью ножку тянут чередой. Ушел приказчик, капитан, матросы… Зевает кто-то. Задает вопросы Кому-то кто-то: «Скоро отойдут?» А соловьи поют, поют, поют. XXIII. Шумят колеса. Отвалили. Тьма. Лишь точкой Мерцает бакен. Только на корме Горит огонь. Там на диванчик жесткий Петр с Кадей сели. В мягкой ровной тьмe Клокочет, вьется светлой волны гребень. С фонариками на шестах плоты Лениво тянутся, на них пахучий щебень И ветки жгут кострами. Сквозь костры Краснеют сплавщиков насупленные лица. И встречный пароход, как дивная жар-птица, Как пламенный многоголовый змей, Бьет воду крыльями, сгорая от огней. Глава вторая I. Вторую ночь не спали Петр и Кадя. Задумчиво и тихо на носу, В ночную темь спокойной Волги глядя, Вдыхали теплый ветер и росу, От черных волн взлетавшую вуалем… Украдкой поцелуются, сожмут, Нашарив, руки… Нежным их печалям, Одной любовью сотканным, несут Ночные волны нежные ответы И складывают в хрупкие сонеты Ритмичный плеск и шелковистый шум Своих ночных, любви понятных, дум. II. Когда-то на сквернейшем пароходе, Носившем странное названье «Телескоп», Петр плыл весной, в апреле, в половодье, В свое именье. Староверский поп, Саратовский мартышка и конвойный, Страдавший солитером офицер Делили с ним тоску. А день был знойный, И мучил офицера солитер. Тянул три баржи пароход, бесцельно Стоял у сёл, бранился канительно С нахальным лоцманом осипший капитан, А по ночам их донимал туман. III. В Усинском устье наконец засели Зачем-то на мель. Нанял рыбака Петр в Ставрополь. И на заре, сквозь трели Невидных жавронков, так нежила peкa, Так ярким блеском солнцу улыбалась. И сонный деревушка-городок, Мигая окнами, был удивлен, казалось, Что вот опять румянится восток; И где-то в доску сонно били время, И диких псов рачительное племя Свирепым лаем встретило Петра У грязного почтового двора. IV. Он был здecь первый раз, глядел бесстрастно На мачтовые сосны пустырей, И на крылечке, скучно и напрасно Зевая, ждал в Самару лошадей. Какой-то казачек с нахальным носом И головой промокшей от помад, С засунутым за кушачек подносом, Принес ему записку: «Буду рад Вам оказать свое гостеприимство. Вас уважающий, с надеждой на взаимство, Помещик Тит Семеныч Петровых. Проводит вас вручитель строчек сих». V. Подумал Петр, вздохнул и согласился. У Тита встретил целый взвод девиц. Поспал, переоделся и побрился, И вышел к чаю. Кучу небылиц Нарассказал девицам, выпил с Титом Домашнего ликера «Всех страстей», Играл в крикет… Влюбленным был и сытым, И женихом одной из дочерей Стал к вечеру, когда катались в лодке, Когда, развязен от «страстей» и водки Шашлык папаша жарил на костре, Свирепо клокотавшем на корме. |
