1921 г. ГУДОК СИПЛЫЙ Ветер студится и дождик плачется Утром рано. Поёт девочка, поёт и прячется В шали рваной У часовенки на грязной паперти Низко, низко… И наплёвано, и двери заперты, И так склизко! Надрывается, кричит на фабрике Гудок сиплый. Пахнут осенью грибы и яблоки — Горло слипло. Грошик чёрненький, семишник с метинкой Кинь, не глядя! «Православные, подайте слепенькой Христа ради!» 1921 г. КИНЕШМА В уютный город над большой рекой Вошли с холмов внимательные сосны, И площадь с репой, брюквой и мукой В мой ранний час на луг похожа росный. Заулков и проулков тихий рой, Рядов, лабазов, лавок сумрак постный, Трезвон церквей с горы и под горой И пароходов оклик перекрёстный. С далеким лесом луговая даль И Волги ширь с недвижными плотами Окутаны в осеннюю печаль… И тянет поезд мглистыми местами Свой свист и дым, как светлую вуаль, Над лужами, жнивьями и кустами. 1921 г. ПУЧЕЖ Весенней Волгой залит город старый. В ночную темь белеют над водой Седых церквей и колоколен пары, И сеть огней отражена слюдой Рябой воды… Гармони и гитары Поют сквозь ночь о доле молодой, И слышны волн разбуженных удары, Быть может, там, на паперти пустой. Гудки подряд… Наш путь упрям и долог. Закутался в туманно-мутный полог Твой мирный сон по влажным берегам. А пароход кричит, кричит певуче Не то навстречу загремевшей туче, Не то еще таким же городкам. 1921 г. НОВЫЙ ГОД Заперт дверями заклятыми Новый неведомый год, Блещет за окнами латами, Полночи праздничной ждёт! Чу, равномерною поступью Длит он последний ночлег; Тает алмазною россыпью На подоконниках снег. Тише! Рассыпал он волосы, Сбросил свой шлем голубой… Чу, говорит он вполголоса Глухо, как башенный бой. Тише! Слова зачарованны, Жесты спокойно-просты; В тусклые латы окованный, Поднял к устам он персты. Тише! Он — тайна до полночи! Скоро, как вечность стара, Медью морозною стонучи Башня ударит: пора! 1921 г. ЗАМУРОВАННЫЙ Мёртвым светом лампочка нальётся… Заполночь сижу, курю, курю… Белым паром стужа из колодца Фимиам возносит декабрю. Замурован в каменной коморке За незрячим матовым окном, Жду к себе, на мёртвые задворки, Дальний свист, затянутый гудком. То завод зовёт ночную смену, То бежит мохнатый паровоз… О мою настуженную стену Оперся под месяцем мороз. Дышит дымом тихий снежный город, Спать не спят церковные кресты… Приподняв короткий зябкий ворот, Друг ночей, откуда взялся ты? С белого угла на чёрный угол Месяц проводил тебя домой; Крепкими шагами ты простукал, На ходу закутываясь тьмой. Вот и смолк! Раскатистой дорогой К мосту опрокинулась гора; Тлеют улиц мглистые пороги Блеском накладного серебра. Раскрываю каменную стену — За окном, незрячим сквозь мороз, Чу, зовёт гудок ночную смену, Чу, бежит и плачет паровоз. 1921 г. "Когда, отмаявши свой день," Когда, отмаявши свой день, Измучен пыткой крестной муки, Я вспоминаю лет далёких тень И в ней твой взгляд, косу и руки. Когда твой красный сарафан И на песке босые ноги Блеснут так ярко сквозь туман Нас искалечившей дороги, — Мне хочется с тобой уйти На паперть старенького Храма И руки бедные сплести, И ждать в снегу весны упрямо. Ловить чуть тёплые лучи От солнца знойного когда-то; Ведь были, были горячи Для нас под соснами палаты! Не сетуй, милый старый друг! Мы прошлым радостным хранимы, Свой жаркий солнечный досуг Ведь оценили, как могли мы. 1921 г. "Благодарю тебя за то," Благодарю тебя за то, Что ты дала мне счастье жизни, За всё, что мною прожито В тобою выбранной отчизне. За то, что выбрала отцом Мне Кушенского Дон-Кихота И в жизнь послала со стихом Ты вместо Белого болота. За то, что на реке Дубне, Воспетой Пришвиным с Клычковым, Досталось радоваться мне Земле и солнцу, и дубровам. За то, что Гарднера фарфор Меня сквозным румянцем встретил, И сквозь него я до сих пор Гляжу на мир спокойно-светел. За всё, за всё благодарю И только горько мне и больно, Что жизнь свою прожив в застольной Тебя ничем не отдарю. |
