XVII. У старой дачи Петр велел остановиться И Кадю удивленную повел К крыльцу, готовому вздохнуть и обвалиться, По сенцам темным, где так плакал пол. Вложил в замок уверенно неслышный Английский ключ; дверь, зашуршав сукном, Громоздко подалась… Тяжелым и давнишним Пахнуло… Кадя вскрикнула, плечом Испуганно к стене прижалась черной - Вдруг стало жутко, сказочно-просторно! И Петр — не Петр, и уж избитый пол В крови и опрокинут гулкий стол. XVIII. И кровь, густая будет, скользкая… Поднимут Ее и понесут… И голова в дверях Ударится… И платье после снимут Неловко, разрывая… И в серьгах Оставят уши… И глаза забудут Еще закрыть, блестящие белки На солнце стыть слюдой горящей будут, И губы будут сжаты и тонки… И будет от нестрашного, простого Так страшно! Кто-то тихо скажет слово — Одно, другое… И скорей заговорят Bce, все… И заспешат, и заспешат. XIX. И было, точно закружила вьюга Унылым холодом могильно-белых риз… И долго Петр, не ожидав испуга, Твердил, что это — маленький сюрприз. Хотелось вместе провести хоть утро, Совсем по-своему, совсем, совсем одним… Все было взвешено старательно и мудро, И что ж тут страшного, когда она здесь с ним? Она ушла на шаткое крылечко И, тихо вздрагивая, плакала, колечко Прижав к губам… И делалось легко, И что-то радостное билось глубоко. XX. Вошла так медленно и на пороге, Схватясь за косяки, остановилась. Там Горели свечи, выхоленно-строги Из узких ваз цветы сияли по столам. Пол покоробленный голубовато-серым Сукном был застлан; маленький диван, Два креслица, буфет и по портьерам Мечтательный фисташковый тюльпан. «А», крикнул Петр: «Как был концерт? Удачен? Я заждался и был ужасно мрачен… Помилуй — пять часов! Ведь это что ж такой! Noblesse oblige-пораньше быть домой!» XXI. И Кадя, весело разбрасывая вещи, Смеялась: «Ах, прости — ты знаешь, Пьер, Граф был так добр, а в парке так зловеще. Он проводить взялся, как кавалер…» И байроновски-долгим поцелуем Она оборвала шутливо-нежный вздор. Зачем на голубей мы томных негодуем,- Мы также томны и, наперекор Сантиментальным «пра», сантиментальны! Век кринолинов помнит стол овальный, И так же мы жеманны, как и вы, Поэты Бедных Лиз, Карамзины!… XXII. Bсe эти крошечные пустяки, причуды Затейливой, кокетливой любви — Размолвки, хитрости, обманы, пересуды — Давно-прошедшего живые двойники. Есть и у вас свои предначертанья, Свой сладкий ритуал и милые грехи; Для первых встреч уже накоплены признанья И нежные традиции любви! И, если б выведать у Дафниса и Хлои Их сокровенных дней прибои и отбои, То, может быть, они сказали б нам Все, что молчит у нас по тайникам. XXIII. Они задумчиво о будущем мечтали… Собравши по-ребячески в подол, Перебирала лепестки азалии Мечтательная Кадя и, на стол Насыпав пригоршню фарфоровых фигурок И рядом усадив неловкого Петра, Делила их: «Японец мой — твой турок, Мой слон… Ну, а теперь — игра! Японец с турком встретились… Ну, двигай! Раскланялись… Ну, кланяйся! И — с пикой Подходит рыцарь: — Не видали ль вы, Сеньоры, здесь не водятся слоны?» XXIV. И ничего ты не умеешь толком!… Пусти!… Постой! Салфетку дай! Скорей, Скорee же!… Смотри — кочуя долго В пустынe Гоби (на столе), еврей (Вот этот) свой шатер раскинул из салфетки. Придумывай, что дальше!… Боже мой, Он падает!… Мне хочется котлетки!… Папусь, дай мне котлетки отбивной! Молящая сложила ручки, губки Надула… «Ах, смотри, как хрупки, Какие тоненькие пальчики… Папусь, Я их сломать от голода боюсь!» XXV. «Глупить, дурачиться! Как весело, мой милый! Ведь это утро будет без конца? Зачем конец? не нужно! Проглупила Так долго и — конец?… И — что ж тогда? Я умненькая! Не сердись на Кадю… Мне весело, что я тебя люблю!» Устало выбились из слабых гребней пряди И сделали ее родной и близкой всю. И в раннем солнце, окружившем сторы Оранжевой прошивкой, у прибора Края обжегшем, — впалость щек и глаз Сказала им, что жизнь их началась. Глава вторая I. На блюде пресно-плотная индюшка Ломтями белыми; жемчужное желе Застывшего бульона; с завитушкой Бумажной две котлеты; в хрустале Шербет коричневый к Нюи и два бокала Граненых, узких, точно вазы для цветов… А Кадя съежилась и сонно замолчала. Стал слышен за окном неясный шум кустов; Сквозь запах гиацинтов и азалии Вдруг затхлой сыростью обои задышали, И под сукном коробились в полу Гнилые доски, накренясь к углу. |
