XXII. «Живи, как будто жизнь твоя не смолкнет вечно. Борись за жизнь до смертого конца Меча защитного не покидай беспечно — Пусть он замрет с тобой, в пожатьи мертвеца! В любви и в радости коварно-лживо скрыты Мучительный удар, страданий долгих яд — Отдайся им, но панцирем покрытый, Но разума свободным шлемом сжат! Не затемни кристальных дней тревогой, Чужими помыслами, праздностью убогой, И никому не дай ты перейти Свои случайные, но вольные пути». Глава третья
I. Тускней огни свечей… Нет ни Петра ни Кади! Их комната угрюма и пуста… Уплыло солнце, в стекла рам не глядя… Чу — мыши бегают по скатерти стола: Их молчаливый пир таинственен и жуток: Лишь звякнет по тарелке яркий нож, Поднимутся скелеты птичьих грудок, В недопитом винe замрет, застынет дрожь… А по углам на паутинах гибких Повисли пауки… В саду, на ветках зыбких, Блестит синея сталактит дождя, И поезд гукает, с платформы уходя… II. В лесу, под соснами, на старый пень присела, Ладонями лицо закрыла, прядь волос. Повисла мокрая, прическа подурнела И расползлась жгутами светлых кос… Трясутся узенькие, сгорбленные плечи, И плачет маленькое сердце невзначай - В нем что-то скомкано и брошено далече, У новой чашечки обломан хрупкий край. Вдруг жутко понята неведомая тайна, Коснулось что-то темное случайно - Так подвенечное червонное кольцо Недобрым блеском заглянет в лицо. III. Он наклонился к ней, коснулся рук смущенно, И не было в губах простых послушных слов. Все спуталось, и думы монотонно Кружились странные в безумье полуснов - О ровном шуме старых узких сосен И о коре морщинистых стволов, О дятле вдумчивом, подсчет ушедших весен Ведущем для резных весенних облаков… О гребнях в волосах у Кади, пальцах тонких… О бабушкиных слепеньких болонках, Визжавших жалобно на беличьем меху, О дедe скорченном, завернутом в доху. IV. Он злобно обрывал кошмар и комкал мысли… Щемила тяжкая грызущая тоска, И думы порванные путались и висли, И жизнь была бессмысленно дика. Как-будто сдвинулись вокруг и полиняли Дешевых декораций лоскуты — Картонный пень, бумажный мох и дали, И в далях облака и замки, и мосты. И платье путалось за выступы и рамы, И выдранный лоскут холста у панорамы, Приколотый булавкой, западал, И там — за ним — чернел глухой провал. V. Нет ничего!… Их двое, только двое! И он — один, и кто она? И вдруг Нахлынуло опять гнетущее, чужое, Как будто смерть его коснулась рук, Как будто вот сейчас все вырвет, все отнимет, Все, чем он жив, все, что он полюбил, И маску жизнь, как сон недолгий, снимет, И снова будет он — унылый прах могил. И он упал на землю, на колени, Без слов, без слез, разбитый от мучений, И тяжело дыша прижался к ней, Как к няне от пугающих теней. VI. И ноги обхватил ее цепляясь И что-то бормотал несвязно, как во сне… И плакал ветер, плакал, наклоняясь В струящейся вуалевой волне. Шумели сосны о спокойно-вечном Сиянии прогалин огневых, И тень змеясь к теням бежала встречным, И дымные лучи переломлялись в них. Грустила иволга наивная, грустила О светлом и негрустном; золотила На солнце перлы желтые смола В морщине теплой темного ствола. VII. И голос он услышал над собою Печально-вдумчивым и низким… Никогда Таким он не был!… Тихою толпою Пришли спокойные, неспешные слова. «Ну, полно… Я не плачу, я спокойна… Не надо прошлого и не вернуть его! Не греза жизнь и грез я недостойна, И счастья нашего я жду — не своего… Оставь меня с моим, мы одиноки оба! И наша жизнь лишь маленькая проба Получше, посветлее как-нибудь Пройти томительный и одинокий путь…» VIII. И вздрогнул Петр настороженной болью, И к ней припал, и нежен и жесток… И острый поцелуй смешался с слёзной солью, И резал глаз ресницы волосок. И были жесткими горячие ладони, И влажных мягких щёк так нежен аромат; И звуки дня в ушах слились в глубоком звоне… . . . . . . . . . . И слабые изнемогали губы, И чувствовались в них и размыкались зубы, И тайные встречались языки, Мучительно и радостно близки. IX. Ушли неверными, неловкими шагами И были вяло-хрупки, как во сне… Хрустели листья, ветки под ногами, Горели сосны в солнечном огне. И яркий день был так не согласован С молчаньем их, с пожатьем тихих рук, Как будто по аллее, зачарован, Плыл, тени их оберегая, круг. Судьба и им вложила чашу в руки С напитком терпко-сладким: без разлуки, По каплям медленным изжить, страдая, все!… Иной, поняв, благословит ее — |
