Памяти пехотинца Христиана Грумбейна, родившегося 11 апреля 1897 года, умершего в страстную Пятницу 1918 года, в Карасине (на юге России). Мир праху его. Он выдержал до конца. Из Юлиана Тувима Лодзь Когда засияет моя звезда И славы настанет эра, И друг у друга начнут города Меня отбивать, как Гомера. И в Польше моих монументов число, Как в дождик грибов, расплодится, И каждое будет вопить село: «Он только у нас мог родиться!» — Так, чтобы не вздумали вздор молоть Потомки «по делу Тувима», Я сам заявляю: «Гнездо мое — Лодзь, Да, Лодзь — мой город родимый». Другие пусть славят Сорренто и Рим Иль Ганга красоты лелеют, А я заявляю: мне лодзинский дым, И копоть всех красок милее. Там, чуть от земли головенку подняв, Я рвал башмаки и штанишки, И мой воспитатель, свой жребий прокляв, Кричал мне: «Ленивый мальчишка!» И там похитило сердце мое Одно неземное созданье: Сем лет белокурые косы ее Вплетал я в стихи и посланья. Там худшие из стихов моих Признали без проволочки, И некий Ксьонжек печатал их По две копейки за строчку. Тебя я люблю в безобразье твоем, Как мать недобрую дети, Мне дорог твой каждый облезлый дом, Прекраснейший город на свете. Да, грязных заулков твоих толкотня И смрадная пыль базаров Приятнее многих столиц для меня, Милее парижских бульваров. И чем-то волнуют меня до слез Слепота твоих окон голых, И улиц твоих коммерческих лоск, И роскошь с грязным подолом, И даже дурацкий отель «Савой», Разносчики и торговки, И вечная надпись: «Мужской портной, Мадам и перелицовки». Старички Глядим на улицу, на солнце В полуоткрытое оконце. Чужих детей целуем в щечки, Поим водой цветы в горшочке. С календаря листки срываем, Живем себе да поживаем. Госпитальные сады Улови этот миг, этот миг несказанный. Он нисходит обычно порой предвечерней На воскресные улицы. Вздрогнешь нежданно, И душа отзывается болью безмерной. Ты увидишь людей в нищете неизбежной, Непокой тишины, боль прощаний печальных, И наполнится сердце усталостью нежной, Гефсиманскою скорбью садов госпитальных. …Бьется хриплый звонок одинокою нотой… Смотрят гнезда пустые с ветвей почернелых. Вдовье горе… приютские дети-сироты. Кто-то в крепе уродливый… Дом престарелых. Ощути этот миг… Люди ищут уюта. Город чист и безлюден… напев невеселый Где-то слышится… И затоскуешь ты, будто Ученик, уходящий последним из школы. Четырнадцатое июля
Нарядился. Нынче годовщина. Желтые ботинки, галстук броский. Фрак, хранящий запах нафталина, Воротник из гуттаперчи, ноский. В зеркало себя обозревая — Шею жирную, глаза свиные, — Шепчет: «Польша! La земля родная! Но и ты, о Франция… Hex жие!» Для НЕГО сей праздник. Баррикады… Исступленье… ярость… кровь народа… Над Парижем — пушек канонада… И над Францией — заря свободы!.. Для НЕГО сей праздник. Будет важно Он нести мясоторговцев знамя. В клубе вечерком — крикун присяжный — «Вив ля Франс!» — он рявкнет меж речами. Марсельезу, глазки растараща Запоет со знатью цеховою И, махая флагом, мысль обрящет: «Франция! L’отечество второе!» Он, мясник почтенный, в честь свободы С глаз смахнет две-три слезинки кстати… Мнит себя спасителем народа — Галлеров, Корфантов друг-приятель. Но однажды, выйдя в праздник снова, Не появится к обеду дома… Ты восстанешь, Франция, грозово, Извергая молнии и громы. Ты его настигнешь! Пламя гнева! Ярость улиц! Мятежа раскаты! Амазонка! Огненная дева! Бич возмездья! Грозная расплата! Под звездами В белом доме обитаю, Где зеленые окошки И лиловые сережки У дорожки. Мне на солнце так приятно Греться, лежа под забором, А потом гулять вдоль сада — От каштана до ограды И обратно. Много птиц здесь голосистых, Не встречаются здесь люди, И меня под утро будит Птичий свист в кустах росистых. Я нисколько не скучаю. Ем охотно, сплю недурно. На ночь Пруса я читаю, К сельской жизни привыкаю. Лишь в ночи, когда над нами Бог созвездья рассыпает И блестящими гвоздями В мир кидает, как камнями, И в смятенье нас ввергает Движущимися огнями, — Мною вдруг завладевает Хаос древний, хаос черный. Под бичом господних взоров Долг вершить иду покорно. И во сне я, как химера С волчьей мордой, взглядом волчьим, — За самим собою, спящим, Всю-то ночь слежу сторожко В этом белом тихом доме, Где зеленые окошки И лиловые сережки У дорожки. |
