«А может быть — заснешь…» А может быть — заснешь… И молодость приснится: И полетишь, как птица, — Как хорошо! Ну что ж… А может быть, — уснешь И страшное приснится: Измученные лица Друзей умерших… Что ж. А может быть — уснется И будет сон твой тих. И на губах твоих, Как будто из колодца Ты этой ночью, всласть, Водою напилась. <1951> Весенняя сюита Быть может, одному лишь Гайдну снилось, Как дирижировал весеннею сюитой Маэстро дятел под горой, в овраге, Где розовые гибкие ракиты С немым поклоном над ручьем склонились. Как зяблики отделывали трели! А как щеглята щелкали и пели, И чмокали, не хуже соловья, И разливались лютней тонкострунной! А море было за ближайшей дюной. Еще замерзшее, оно блестело, Переливаясь голубым и белым, Звенели иволги то в очередь, то сразу, Дрозд мелодично тренькал на суку, Кукушка, терпеливо выждав паузу, Вставляла низким голосом: «Ку-ку!», Какая-то непризнанная птаха, Не принятая, видимо, в ансамбль, Издалека уныло, но без страха, Чирикала четырехстопный ямб. A утро было полным света И нежных молодых ветвей, И, падая с обрыва, в знак привета В ладоши хлопал молодой ручей. < 21 мая 1951, Комарово> Внуку О тех годах борьбы упорной С врагами, с голодом, с нуждой, — Как о странице самой черной Не думай с грустью, мальчик мой! Но помни с нежностью глубокой О людях баснословных лет, Переносивших труд жестокий Во имя будущих побед. Как я жалею, что по лени, По равнодушью, может быть, Черты тех первых поколений Я не сумела закрепить, Когда стихия вся бурлила, Возмущена, потрясена, И чистый жемчуг выносила Из глубины людской волна. <1952> «Мне снилось, прожила я жизнь свою…» Мне снилось, прожила я жизнь свою, И часть ее украли годы-воры. Я знала радости и знала горе, — И проходила, будто, на краю. И мысль, живая мысль, во мне кипела, Но я узнала — страшный суд невежд. И горечи загубленных надежд Испила досыта, и сердце омертвело. Но я живу. И с каждою весной, Как будто прозябая, из-под снега Жизнь, как зерно, дает росток живой, — И строками владеет моя нега. <1955> Акварель Вот предо мною ваша акварель: Ампирный дом горит под летним солнцем, И дерево приподняло панель, Шатром склонясь над слуховым оконцем. Ему сто лет. Коричневой пыльцой Играет свет в его соцветьях редких, И словно пчел кружится желтый рой Над каждой растопыренною веткой. Как хорошо! И дальний образ ваш, Художница, встает в воображенье: Мансардное окно. Седьмой этаж. Вы дома. Пыльный Ленинград без тени. Серебряные косы на виске. Взгляд из-под век, внимательный и чистый, И в сильной подагрической руке Три веером распахнутые кисти. <1955> «Если верный твой друг…» Если верный твой друг, О котором ты так тосковала И кого ты увидела снова, Скажет вдруг Тебе злое, обидное слово, — Не сердись на него. Это все ничего. Вспомни черные ночи его. Если искра, которую ты Превращала в домашнее пламя, Разольется внезапным пожаром, Не скажи — это гибель мечты! И друзья, и сыны — Все учились тяжелому делу войны, И победа далась им не даром. Не сердись на него, Это все ничего! Вспомни черные годы его. <1956> Поэту Вот каким ты стал, мой милый: Равнодушным, серым, злым. А ведь я с тобой дружила — С дерзким, смелым, молодым. Ведь заслушивались люди Ярких выдумок твоих, А теперь — кого разбудит Монотонный, вялый стих? Время — ломит и героя, — Помню дней былых накал! Он обуглил все живое И пощады не давал! Но сродни поэту пламя. — Опровергнешь мой упрек И взлетишь, взмахнув крылами, Из-под пепла скучных строк. <22–27 января 1957, Переделкино> «В белоснежные букеты…» |
