3. «Играет медь. Идут полки…» Играет медь. Идут полки. Веселый ветер рвет знамена. Пылайте, алые значки! Бунтуй, бунтуй, неугомонный! По слову дерзких бедняков, Мечтателей, безумцев книжных, Здесь в силу воплотилась кровь, И солнце встало неподвижно. А ветер с моря сердце рвет Пустой и суетной надеждой, И медь торжественно поет, Как смерть проста и неизбежна. <Декабрь 1921 — май 1922> «О, Революция, о, Книга между книг!..»
О, Революция, о, Книга между книг! Слепили кровь и грязь заветные страницы И, как набат, звучит твой яростный язык, Но нет учителя и некому учиться. Не в зареве домов, за письменным столом, — На темной площади под барабанным боем Мы книгу грозную, как знамя, понесем, Но святотатственно ее мы не раскроем. Какая истина в твоей неправде есть? Пустыня странствия нам суждена какая? Сквозь мертвые пески, сквозь Голод, Славу, Месть Придем ли наконец к вратам нетленным рая? Но все уже равно. Блистательной судьбы Не избежать стране, тобой благословенной. О, как счастливы мы! Как нищи! Как слабы! Счастливей не было и нет во всей вселенной! <28 марта — апреля 1921> «Строитель великого братства…» Строитель великого братства, Ты можешь довериться нам. Мы знаем, — молчи, не лукавствуй! — На крови построится храм. Огромные здесь расстоянья И люди здесь редко живут, Не глиной скрепляются зданья, Не камень в основу кладут. И скажут веселые внуки: «Все это уж было не раз; Железные надобны руки И зоркий, уверенный глаз». <15 октября 1922> «Смешалось все. Года войны…» Смешалось все. Года войны… Губительные дни разгрома… И память царственной страны — Испепеленная солома. Но усмиряет день за днем Слепых и помнящих обиды, И с тайным ропотом кладем Мы кирпичи для пирамиды. Умрем, развеемся, как прах, Как пыль людской каменоломни, — Чтоб силой грозною в веках Воздвигся памятник огромный! И вот лопаты землю бьют В ночи душистой и весенней, И ограждает рабский труд Стена колючих заграждений. <23–29 июля 1921 > Баллада о беглеце У власти тысячи рук И два лица. У власти тысячи верных слуг И разведчикам нет конца. Дверь тюрьмы, Крепкий засов… Но тайное слово знаем мы… Тот, кому надо бежать, — бежит, Всякий засов для него открыт. У власти тысячи рук И два лица. У власти тысячи верных слуг, Но больше друзей у беглеца. Ветер за ним Закрывает дверь, Вьюга за ним Заметает след, Эхо ему Говорит, где враг, Дерзость дает ему легкий шаг. У власти тысячи рук, Как Божье око, она зорка. У власти тысячи верных слуг, Но город — не шахматная доска. Не одна тысяча улиц в нем, Не один на каждой улице дом. В каждом доме не один вход — Кто выйдет, а кто войдет! На красного зверя назначен лов, Охотников много, и много псов, Охотнику способ любой хорош — Капкан или пуля, облава иль нож, Но зверь благородный, его не возьмешь. И рыщут собаки, а люди ждут — Догонят, поймают, возьмут, не возьмут… Дурная охота! Плохая игра. Сегодня все то же, что было вчера, — Холодное место, пустая нора… У власти тысячи рук, И ей покорна страна, У власти тысячи верных слуг, И страхом и карой владеет она. А в городе шепот, за вестью весть — Убежище верное в городе есть… Шныряет разведчик, патруль стоит, Но тот, кому надо скрываться, скрыт. Затем, что из дома в соседний дом, Из сердца в сердце мы молча ведем Веселого дружества тайную сеть, Ее не нащупать и не подсмотреть! У власти тысяча рук И не один пулемет, У власти тысяча верных слуг, Но тот, кому надо уйти, — уйдет. На Север, На Запад, На Юг, На Восток Дорога свободна, и мир широк. <22 марта 1922> Sterbstadt Охотник испытанный, мастер ловли, Войди, если хочешь, в город мой, Не для обмена и не для торговли — Редкую дичь унесешь с собой. Он поплатится жизнью, тот, кто тронет У орлицы птенца и волчат у волчиц, Но тебе не придется бежать от погони, — Человечий детеныш дешевле птиц! Видишь, стены разрушены, сброшены крыши Из труб дымовых не восходит дым, Никто не увидит и никто не услышит, — Логово голода стоит пустым. Нагнись и возьми его прямо с пола, Голой рукою его возьми, — Это наследник законный и голый Тех, кто когда-то звался людьми. Увидишь глаза, нежнее меда, Тощее тельце и жадный рот, — Славно кусается эта порода, Нескоро царапина заживет. И отведи его в свой дом, И с ним останься сам, И ухо нежное гвоздем Приколоти к дверям. И хлеба дать не позабудь, И не забудь воды, И место, чтобы отдохнуть, Ему укажешь ты, И чтобы научился он, Как люди, жить в дому, — Из человеческих имен Ты имя дашь ему. Будешь ты болен тяжко и долго (Лучше бы в сердце метнули нож!), Степи Башкирии, Дон и Волгу С мальчиком вместе в дом возьмешь. Вот он, обугленной, злобной России, Матери мертвой, пронзительный взгляд… Горе! Вздымаются космы седые… Руки иссохшие небу грозят… <Июнь 1922> |
