Над дряхлым манежем года и событья,
Сменяя афиши проходят сменяясь.
Сегодня сошлись на изысканный митинг
Здесь свора собачья и сволочь людская.
В простых загородках, в загонах дощатых
Собачьего духа аристократы,
А около псов их друзья и кормильцы, —
Зады в панталонах и шляпки на рыльцах.
Жюри на почетном возвышенном месте,
Как судьи собачьей незыблемой чести.
Их взоры серьезны и лица строги:
Собаковеды, собакологи.
По кругу, у трэка, теснятся зеваки,
Играют оркестры и воют собаки:
В них музыка будит гражданские страсти,
Но плетка кусает их честные пасти.
И псов именует глашатай суровый —
Какого помета и рода какого.
И псы на цепочках по кругу проходят,
И следом хозяйки задами поводят,
И шепот сопутствует их появленью,
Жюри же бесстрастно дает заключенье.
Но псы равнодушны к призам и медалям:
Не били бы плеткой да шамать бы дали.
Играют оркестры и воют собаки.
По кругу, у трэка, теснятся зеваки…
И вот объявляет глашатай у трэка
Особенный номер: борьба с человеком.
Старо представленье и роли не новы:
Имущий и нищий — актеры готовы.
Колючая изгородь, заряд холостой,
Мешок с барахлишком да выстрел пустой.
На желтый песочек ложится убитый,
Убийца же в обществе ищет защиты.
И сволочь теснее сжимает круг,
И рвутся собаки на выстрел из рук.
Пора, отпустили. Как черная лава,
Прыжками ведут доберманы облаву.
По следу, по следу, по свежему следу!
Шныряют и нюхают, ищут разведать.
В них нюх и законность. И пороха запах
Щекочет им нос, беспокоит им лапы.
Пред ними толпа отступает по кругу,
И каждый глядит, сокровенно испуган,
И думает каждый, опаску тая:
«Возможны ошибки… А что, если я?»
Но нюх бесподобен. Нельзя ошибиться!
Он найден, он найден, он найден, убийца!
Ему не помогут ни быстрые ноги.
Ни смелость, ни ловкость, ни люди, ни боги.
И лаем заливистым возглас задавлен,
И трэк обегает безумная травля.
И кто разберет их — игра или правда?
Луна ли там вольтовой светит дугой
Над зарослью колкой, над чащей лесной,
И кто он, — невольник, бегущий погони,
Затравленный каторжник дальних колоний,
Иль в города джунглях берущий добычу
Звериный боец в человечьем обличье?
Здесь тысячи глаз бороздят темноту,
И тысячи глоток взывают: «ату!»
«Ату и возьми его!» — кто бы он ни был!
За зрелище плачено. Ставка на гибель.
Лети, мое сердце! Но сердце не птица,
Стучи не стучи, а пора покориться.
Ты загнан, ты пойман, ты схвачен за плечи,
Ты брошен на землю. Лежи, человечек!
А впрочем, не бойся: исход предначертан:
В манеже не будет ни крови, ни смерти.
Вцепившихся псов ударяют по ребрам,
Тяжелый мешок у злодея отобран.
Довольно, довольно, конец представленью!
Актеры в намордниках ждут одобренья.
Они бескорыстны и сердцем не робки:
Побольше костей да погуще похлебки.
И сволочь уходит к семейным основам,
И зрелищем каждый приятно взволнован.
Так собственность мы охраняем незримо,
Так жизнь гражданина законом хранима.
И псы подвывают, и трубы играют,
И шляпки поспешно мужей упрекают,
И шепчет подружка задастой подружке:
— Тот, рыжий, в подпалинах, разве не душка?
<1926>
