«Веду опасную игру…» Веду опасную игру, За словом — мысль, за мыслью — слово; Сегодня, завтра, поутру Сорвусь и начинаю снова. Так на канате танцовщик — На тонкой ниточке мечтаний — Скользить уверенно привык Под марш и плеск рукоплесканий. Но есть закон для ремесла И есть судьба у лицедея: Мой друг, такого-то числа Сломаю непременно шею. «Хотя бы нас сожгли и пепел был развеян…» Хотя бы нас сожгли и пепел был развеян Из орудийных жерл в пространство вечной тьмы — Мы с жизнью договор наследственный имеем, И добровольно с ней не разойдемся мы. Калеки — ползаем. Безрукие — хватаем. Слепые — слушаем. Убитые — ведем. Колеблется земля, и дом уже пылает — Еще глоток воды! под каменным дождем… И поцелуй еще! Уже стучат винтовки… — Пора! Прощай! — Прощай! И сына мне оставь, Чтоб мог ты умереть, конец судьбы короткий Узлом бессмертья туго завязав! <7-15 сентября 1922> Выкуп В жилах чугунных застыла вода, Город в осаде у снега и льда. В низкой пещере, не в доме людском, В низкой пещере приют мой и дом. Дни беспокоюсь и ночи не сплю, Голого мальчика грудью кормлю. Страшен мне шорох, страшна тишина, Поступь тяжелая близко слышна. Вот он ползет над страною моей, Запах сладимый и хруст костей. Матери! Встанем живым кольцом! К злобному чудищу встанем лицом! Первая я выступаю вперед: — «Кто за детеныша выкуп берет? Тело за тело и кровь мою, Я за ребенка замену даю, — Радость очей моих, чернь моих кос, Светлое утро и запах рос. Буду старухой и буду слепой! Больше не смейся и песен не пой!» <1921–1922> «Не стало нежности живой…» Не стало нежности живой, И слезы навсегда иссякли. Только одно: кричи и вой! Пылайте, словеса из пакли! Пока не покосится рот И кожа на губах не треснет, И кровь соленая пойдет, Мешаясь с безобразной песней! <Август 1921> III Колыбельная Принесла кукушка чужого птенца, — Родился ребенок, а нет отца. Деревянную люльку качай, качай! Успокойся, сын, успокойся, бай! Детский клюв клюет сухую грудь, Матери некогда, нельзя отдохнуть. «Ты не ешь, не спи, сам я буду спать. Береги меня! Береги меня, мать!» «Кукуленок проклятый, оборотень злой, Я ударю тебя о косяк головой! Я уйду от тебя, пропади совсем! Будешь ты неподвижен, будешь нем!» Но жалобно смотрит синий глаз, И смиряется сердце (в который раз!) Беспомощно тянется жадный рот. Большеротый, крикливый, — присосался, пьет… «Спи, мое дорогое, спи — живи! Я тебя охраняю всей злобой любви!» <29 октября 1921 > Песенка Выпал снег. Застыла речка. Зябнут лапки у котят. Рыжий котик топит печку, — Славно искорки трещат. Посидим, сыночек, тише: Видишь — хвостик… и глазок… Это серенькие мыши Подошли на огонек. И, моргая усом черным, Словно гость из дальних стран, К месту теплому проворно Подкатился таракан. И его пугать не надо, Никого из них не тронь. Ведь и мы сегодня рады, Что на свете есть огонь. Даже Муза-недотрога Встала около меня. Потеснись, дитя, немного, Дай ей место у огня. <13 ноября 1921> Бог огонь Были ночи темны и дни темны, И снега, и льды, и мороз… Поселились мы в сердце волчьей страны, Где не знают фиалок и роз. И кроткого бога забыли мы, И молиться не стали ему, — Никому не помог он средь зимней тьмы, И помочь не мог никому. И другой нам стал появляться бог В мутных сумерках зимнего дня, — Добродушно-вкрадчив, но зол и строг — Древний праотец, бог огня. Он закинул в унынье тесных лачуг Свой веселый и красный глаз. Покорми его — будет преданный друг, Страшен гнев его среди нас. Но ему одному мы верны теперь, Нам не страшен ни холод, ни лютый зверь Охраняем его очаг, Ни голодный и хитрый враг. Наши дети растут, как гнездо волчат, — Крепки лапы, а зуб остер, Говорят немного, а больше молчат, Поединком решают спор. Если гибнет кто — человек или конь, Если кто провинился, — знай, Их тела поедает бог огонь, А душа улетает в рай. <Декабрь 1921 — октябрь 1922> |
